Ночи и рассветы

Александропулос Мицос

Протирая глаза, встал комиссар. Встали и сгрудились вокруг партизаны.

— Неужели из Афин?

— Правда?

— Дайте ему сперва согреться.

Его раздели, растерли руки, грудь, плечи. Кто-то стянул с ног ботинки.

— Эй, Спифас! — крикнул комиссар, и у двери, отбросив войлочную попону, вскочил худенький подросток. — Сооруди-ка чайку…

Сердито запыхтел котелок. Запахло горным чаем, Спифас поднес гостю полную кружку. — Не торопись, глотай полегоньку!

— А как там дела в Афинах?

— Хорошего мало. Лучше вы расскажите, что нового в горах.

Гость отогрелся возле

огня, и его одолевала дремота. Теплые волны приливали к лицу, голова клонилась к разостланным на земле веткам. И как будто издалека, приглушенные, долетали до него голоса.

— Наши новости ты и без нас узнаешь. Да их и не много, новостей-то… Голыми руками не навоюешься. Про голод и холод я не говорю, считай, что к этому мы привыкли. А вот поди приучись воевать без оружия. Шапками немца не закидаешь, да и шапок-то нет, разуты и раздеты…

— А что же англичане? Так ничего и не сбрасывают?

— Союзники у нас вежливые, не отказывают. Чего ни попроси — конечно, пожалуйста…

— Ну?

— Ну, и надувают…

Спать расхотелось. Кто-то снова раздул костер, подкинул сухих веток. Гость полез в карман и вытащил пачку сигарет. На каждого приходилось по половинке. Спифас взял нож и приступил к дележу.

— Дели по справедливости, как бог!

— Почему как бог? — пожал плечами Спифас. — По-партизански.

Курили торжественно и сосредоточенно. Потом разровняли золу и хворостиной чертили план. Все собрались вокруг, объясняли, показывали. Слева немцы, справа националисты. Война на два фронта. Справиться с националистами не трудно. Пусть дадут на это двадцать четыре часа и ни секунды больше. Двадцать четыре часа — большего националисты не стоят. Главные силы у них в Эпире. Туда-то и надо ударить.

Многие из партизан были эпирцами. Они особенно ждали приказ о наступлении. Эпирцем был и Тзавелас, паренек лет восемнадцати. В прошлом году националисты отрезали ему уши. Его поймали, когда он шел с донесением в Аграфа. Бумажку с донесением Тзавелас проглотил, и националисты долго мучили его, выпытывали, что там было написано. Потом привязали к дереву и отрезали ухо. Кровь текла ручьем. Когда рана стала запекаться, ему отрезали второе ухо. Потом развязали и сказали: «Если бог даст и ты выживешь, передай привет товарищам».

Тзавелас сам подбросил веток в огонь, чтобы показать, что с ним сделали националисты. Оба уха были отрезаны до основания. Но еще страшнее, чем две дыры, зиявшие на месте ушей, были рубцы на щеках — следы глубоких ножевых ударов.

— Ну, хватит! Спать! — приказал комиссар. — И ты, товарищ, ложись. Как тебя зовут?

— Космас.

— Ложись на мое место, товарищ Космас. Спокойной ночи.

Командир подвинулся. Кто-то из партизан накрыл Космаса темной шинелью.

II

Он проснулся с приятным ощущением тепла и сразу почувствовал, что выспался. Костер погас, в шалаше ни души, поверх черной шинели наброшено еще несколько одеял.

В щели просачивался яркий дневной свет. Космас отодвинул закрывавшее вход одеяло и зажмурился. Блестели мокрые ветви. Дымился испарениями лес. Рыхлый снег таял, с деревьев и с крыши шалаша капало.

— Ну, как выспался, товарищ?

На поваленном дереве сидела девушка, маленькая

и круглая, в просторной шинели, подпоясанной патронной лентой. В руках у нее было вязанье, на коленях винтовка. Девушка назвалась Бубулиной.

— Время идти, в батальоне ждут.

— Далеко отсюда батальон?

— Два шага. Там тебя большой командир дожидается.

— Большой командир? Кто?

— Комиссар Леон.

Бубулина вскинула винтовку на плечо, и они двинулись в путь.

— Какой он из себя, комиссар Леон?

— Молодой, красивый…

Бубулина не умолкала и не сбавляла ходу. Одной рукой она отводила ветви, а другой, в которой держала вязанье, показывала Космасу, какой высокий комиссар Леон и какие закрученные у него усы.

Бубулинины два шага растянулись на многие километры. Они перевалили через хребет, и тогда, протянув руку, Бубулина показала куда-то вниз:

— Видишь мельницу?

В нескольких метрах от их ног начинался крутой обрыв, и далеко-далеко внизу белело величиной с горошину какое-то строение.

— Вижу. Там и есть батальон?

— Там мельница. Пройдем ее — и считай, что прибыли!

Она уже направилась было к спуску, но Космас удержал ее за руку:

— Давай передохнем!

— Запоздали мы, товарищ!

— Две минутки. — Он решил растянуть их, как Бубулина свои два шага.

Солнце заходило за гору. Вечерняя прохлада пробиралась за шиворот. Небо заволакивали тучки — ночью, видно, снова выпадет снег. Обрыв ждал их, молчаливый и бесконечный. Ныли ноги, колючая боль терзала руку… Но думать об этом не хотелось.

Космас присел на камень. Он впервые видел так близко эти глубокие снега, высокие пики и крутые склоны, поросшие елями, кедрами, буками… Издали горная громада представлялась ему неразрывной и однообразной, на самом же деле это была очень запутанная страна бесконечных суровых гряд, то лесистых, то голых и хмурых, разметанных в разные стороны, как каменные космы. Теперь горы не казались ему неподвижными. Они расступались, открывая взору все новые и новые цепи холмов. Где-то там, за холмами, Космас найдет Янну, Спироса… При мысли об этом холодный ветер казался теплее, спуск с обрыва уже не пугал крутизной, и шаги Космаса становились такими же широкими, как у Бубулины, — с одной вершины на другую.

— Что скажешь, Бубулина, до ночи доберемся?

— Только бы мельницу пройти, а там…

* * *

На этот раз Бубулина сказала правду. Они миновали мельницу и не успели оглянуться, как оказались в штабе партизанского батальона.

Навстречу им выбежали девушки. А следом за ними еще трое партизан.

— Вот и комиссар! — сказала Бубулина.

Космас хотел было спросить, который из трех комиссар Леон, но не успел — их окружили партизанки. Сдерживая смешок смущения, девушки поздоровались с Космасом за руку. Космас назвал им себя, и в ответ зажурчали, полились их имена. Все знаменитые героини были налицо: Манто, Аретуса, Хайдо, Тзавелена…{ [65] }

65

Как и Бубулина, имена героинь революции 1821 года.