Ночная ваза с цветочным бордюром
Шрифт:
— Вы не сказали им, кто вы на самом деле?
— Мне бы не поверили. Они подлатали меня и вытолкнули вон, и мне порядочно пришлось вертеться, прежде чем я нашел работу.
— Снова управление компьютером?
— Ну нет. Слишком жирно за те гроши, которые они за это платят. Я работаю на одного из крупнейших букмекеров Иста. Определяю шансы выигрышей. А теперь расскажите, что случилось с вами.
— Да фактически то же, что с вами. Меня послали на мыс Кеннеди сделать серию иллюстраций для журнала в связи с первой высадкой людей на Марсе.
— Первая высадка на Марсе? Постойте-ка, ее ведь вроде намечали на 76-й год. Неужели промазали?
— Наверно, да. Но в книгах по истории об этом очень мало говорится.
— Они смутно представляют себе наш век. Война, должно быть, уничтожила все чуть ли не дотла.
— Во всяком случае, я помню лишь, что я сидела на контрольном пункте и делала рисунки, а когда начался обратный счет, я подбирала цвета, и вдруг… ну, словом, точно так, как вы сказали: кто-то выключил весь свет.
— Ну и ну! Первый атомный запуск — и все к чертям.
— Я, как и вы, очнулась в больнице, в Бостоне — они называют его Бэрбанк Норт. Выписалась и поступила на службу.
— По специальности?
— Да, почти что. Подделываю антикварные вещи. Я работаю на одного из крупнейших дельцов от искусства в стране.
— Вот оно, значит, как, Вайолет?
— Выходит, что так, Сэм. А как вы думаете, каким образом это с нами случилось?
— Не имею ни малейшего понятия, хотя могу сказать, что я ничуть не удивляюсь. Когда люди выкомаривают такие штуки с атомной энергией, накопив ее такой запас, может произойти все, что угодно. Как вы считаете, есть тут еще другие, кроме нас?
— Заброшенные в будущее?
— Угу.
— Не знаю. Вы первый, с кем я встретилась.
— Если бы мне раньше пришло в голову, что кто-то есть, я бы их искал. Ах, бог мой, Вайолет, как я тоскую по двадцатому веку.
— И я.
— У них тут все какая-то глупая пародия. Все второсортное, — сказал Бауэр. — Штампы, одни лишь голливудские штампы. Имена. Дома. Манера разговаривать. Все их ухватки. Кажется, все эти люди выскочили из какого-то тошнотворного кинобоевика.
— Да, так оно и есть. А вы разве не знаете?
— Я ничего не знаю. Расскажите мне.
— Я это прочитала в книгах по истории. Насколько я могла понять, когда окончилась война, погибло почти все. И когда люди принялись создавать новую цивилизацию, для образца им остался только Голливуд. Война его почти не тронула.
— А почему?
— Наверное, просто пожалели бомбу.
— Кто же с кем воевал?
— Не знаю. В книгах по истории одни названы «Славные Ребята», другие
— «Скверные Парни».
— Совершенно в теперешнем духе. Бог ты мой, Вайолет, они ведут себя как дети, как дефективные дети. Или нет: скорей будто статисты из скверного фильма. И что убийственней всего — они счастливы. Живут какой-то синтетической жизнью из спектакля Сесила Б. де Милля и радуются — идиоты! Вы видели похороны президента Спенсера Трэйси? Они несли покойника в сфинксе, сделанном
— Это что! А вы присутствовали на бракосочетании принцессы Джоан?
— Джоан Фонтейн?
— Нет, Кроуфорд. Брачная ночь под наркозом.
— Вы смеетесь.
— Вовсе нет. Она и принц-консорт сочетались священными узами брака с помощью хирурга.
Бауэр зябко поежился.
— Добрый, старый Лос-Анджелес Великий. Вы хоть раз бывали на футбольном матче?
— Нет.
— Они ведь не играют. Просто два часа развлекаются, гоняя мяч по полю.
— А эти оркестры, что ходят по улицам. Музыкантов нет, только палочками размахивают.
— А воздух кондиционируют, где бог на душу положит: даже на улице.
— И на каждом дереве громкоговоритель.
— Натыкали бассейнов на каждом перекрестке.
— А на каждой крыше — прожектор.
— В ресторанах — сплошные продовольственные склады.
— А для автографов у них автоматы.
— И для врачебных диагнозов тоже. Они их называют медико-автомат.
— Изукрасили тротуары отпечатками рук и ног.
— И в этот ад идиотизма нас занесло, — угрюмо сказал Бауэр. — Попались в ловушку. Кстати, о ловушках, не пора ли нам отчаливать из этого особняка? Где сейчас мистер Уэбб?
— Путешествует с семьей на яхте. Они не скоро возвратятся. А где полиция?
— Я им подсунул одного дурака. Они тоже с ним не сразу разберутся. Хотите еще выпить?
— Отчего бы нет? Благодарю. — Вайолет с любопытством взглянула на Бауэра. — Скажите, Сэм, вы воруете, потому что ненавидите все здешнее? Назло им?
— Вовсе нет. Соскучился, тоска по нашим временам. Вот попробуйте-ка эту штуку, кажется, ром и ревень. На Лонг-Айленде — по-нашему Каталина Ист
— у меня есть домик, который я пытаюсь обставить под двадцатый век. Ясное дело, приходится воровать. Я провожу там уик-энды, Вайолет, и это счастье. Только там мне хорошо.
— Я понимаю вас.
— Ах понимаете! Тогда скажите, кстати, какого дьявола вы околачивались здесь, изображая дочь Уэбба?
— Тоже охотилась за ночной вазой.
— Вы хотели ее украсть?
— Ну конечно. Я просто ужас как удивилась, обнаружив, что кто-то успел меня обойти.
— Значит, история о бедной дочке неимущего миллионера была рассказана всего лишь для того, чтобы выцыганить у меня посудину?
— Ну да. И между прочим, ход удался.
— Это верно. А чего ради вы стараетесь?
— С иными целями, чем вы. Мне хочется самой открыть свой бизнес.
— Будете изготовлять подделки?
— Изготовлять и продавать. Пока я еще комплектую фонд, но, к сожалению, я далеко не такая везучая, как вы.
— Так это, верно, вы украли позолоченный трельяж?
— Я.
— А медную лампу для чтения о удлинителем?
— Тоже я.
— Очень прискорбно. Я за ними так гонялся. Ну а вышитое кресло с бахромой?
Девушка кивнула.
— Опять же я. Чуть спину себе не сломала.