Ночной администратор
Шрифт:
– Но вы говорите по-французски как европеец, мсье Ламон!
– Нас так учили в школе.
– В Европе?
– В Торонто.
– Но в какой же школе, черт возьми! Они там семи пядей во лбу?
И все в таком же роде.
Доктор велел отдыхать и ждать. Ждать чего? Пока вы меня разоблачите?
– Чувствуете себя немного лучше, Томас? – заботливо спросил Тэбби со своего места у двери.
– Пожалуй.
– Тогда хорошо, – откликнулся Тэбби.
Чем скорее выздоравливал Джонатан, тем внимательней его сторожили.
Увы, сколько ни силился Джонатан,
И все же он, сирота, солдат и гостиничный служащий, вскоре ощутил нечто известное ему из прошлого: ритм хорошо отлаженной системы, не дающей сбоев даже при отсутствии высшего администратора. В полвосьмого утра начинали работу садовники, и Джонатан мог проверять по ним свои часы. Ровно в одиннадцать удар гонга оповещал о наступлении двадцатиминутного перерыва, тишину которого не нарушал ни единый звук. В час гонг звучал дважды, и при желании, Джонатан мог расслышать звуки местной речи из рабочей столовой.
В дверь постучали. Фриски открыл и ухмыльнулся.
«Коркоран развращен, как Калигула, – предупреждал Берр, – и хитер, как стая обезьян».
– Старина, – послышался хриплый голос представителя английских верхов, сопровождаемый запахом вчерашнего алкоголя и выкуренных поутру отвратительных французских сигарет. – Как сегодня наше самочувствие? Ну что ж. С красным цветом Гарибальди покончено, и на голубого бабуина вы больше не смахиваете. Сегодня у нас расцветка старой ослиной мочи. Можно ожидать скорого выздоровления.
Карманы ворсистой куртки майора Коркорана были набиты ручками и всяким хламом. Обширные пятна пота шли от подмышек к животу.
– Я хочу скоро уехать, – сказал Джонатан.
– Разумеется, дружок, когда пожелаете. Поговорите с шефом. Они скоро вернутся. В зависимости от погоды и всего прочего. У нас неплохой аппетит, не правда ли? И спим мы крепко. Ну, до завтра. Пока.
Когда наступило «завтра», снова явился Коркоран, стал снова его разглядывать и дышать на него табаком.
– Ну-ка, выкатывайся отсюда, Фриски, любовь моя.
– Есть, майор, – с усмешкой промямлил Фриски и покорно исчез за дверью, а Коркоран через полумрак комнаты направился к креслу-качалке и, крякнув, плюхнулся в него. Минуту-другую он молча курил.
– Не возражаете против сигареты, друг мой? Совершенно не могу соображать, если не держу ее между пальцев. Мне важно не мусолить эту штуку во рту и не пускать дым, а физически ощущать ее всем телом.
«В полку его не переваривали, – объяснял Берр. – Поэтому он прослужил пять лет в пресловутой армейской разведке, и неплохо на них поработал. Роупер ценит его не за красивые глаза».
– Вы ведь, дружок, сами баловались табаком в лучшие времена, верно?
– Да, немного.
– Когда это было, сердце мое?
– Когда готовил.
– Простите, не расслышал.
– Когда заделался поваром. Устал от работы в гостинице и пошел готовить.
Майор Коркоран вдруг оживился:
– Ваши блюда у Мама были превосходны, провалиться мне на этом месте. Выше всяких похвал. Ведь это вы готовили устрицы с соусом?
– Да.
– Пальчики оближешь. А морковный пудинг? По секрету скажу, мы просто обожрались там. Шеф любит его больше всего. Так это ваш?
– Да.
– Повторите, мой милый?
– Да.
Коркоран просто обомлел.
– Вы хотите сказать, что это вы делали морковный пудинг? Вот этими вот руками? Ну, дружище! Ну, старина! – Он продолжал курить и выражать восторг Джонатану, весь в сигаретному дыму. – Верно, рецепт от Майстера? Вы гений. – И новое облако дыма. – А что еще вы взяли у Майстера, мой дорогой?
Неподвижно лежа на плоской подушке, Джонатан ощущал полную беспомощность. Вызовите доктора Марти. И Берра. Заберите меня отсюда.
– Честно говоря, сердце мое, у меня возникла проблема. Я заполнял в больнице ваши анкеты. У меня такая работа – заполнять анкеты. Мы, военные, только это и умеем. "Ну-ну, – подумал я тогда. – Вот так загвоздка. Он Пайн или Ламон? Он герой, это мы знаем, но ведь в графе «фамилия» не напишешь – «герой». Поэтому я написал Ламон. Томас Александр. Я правильно поступил, мой милый? Родился в Торонто. Сведения о родственниках на странице тридцать два, впрочем, у вас их нет. «Все, дело закрыто, – подумал я. – И если этот парень хочет называться Пайном, хотя он Ламон, или Ламоном, хотя он Пайн, – это его право».
Он ждал, когда Джонатан заговорит. Ждал и курил. Он не торопился. В его положении он мог себе позволить убить хоть все время в мире.
– Но все дело в том, мой милый, – в конце концов заключил Коркоран, – что шеф имеет на этот счет иные взгляды. Он всегда любил детали. Вот он возьми и позвони по телефону Майстеру в Цюрих. Из укромной кабины на Дип-Бэй. И спроси: «Как там поживает дружище Пайн?» А старина Майстер как подскочит да как завопит: «Майн Готт, этот бандит меня жутко обокрал, шестьдесят одну тысячу четыреста два франка, девятнадцать сантимов и две жилетные пуговицы!» Еще счастье, что он ничего не знает о морковном пудинге, а то обвинил бы вас в промышленном шпионаже. Вы меня слушаете, дружок? Я не очень вас утомил?
«Терпи», – говорил себе Джонатан. Глаза закрыты. Тело неподвижно. Головная боль доходит до дурноты. Кресло Коркорана ритмично закачалось и замерло. Сигаретный дым подполз совсем близко. Коркоран навис над ним всей своей массой.
– Мой милый, до вас ведь доходят мои слова? Вам не так плохо, как вы изображаете; Врач утверждает, вы очень быстро выздоравливаете.
– Я никого не просил меня сюда привозить. Тут не гестапо. Я оказал вам услугу. Теперь отправьте меня обратно к Лоу.
– Но, мой дорогой! Вы оказали нам неоценимую услугу. Мы оба, шеф и я, – на вашей стороне. Мы вам так обязаны. Шеф не из тех, кто не платит долги, и он из-за вас места себе не находит – у впечатлительных людей обостренное чувство благодарности. Он не любит быть обязанным. Предпочитает, чтобы были обязаны ему. Таково свойство всех больших людей. Ему необходимо отплатить вам добром. – Майор ходил по комнате, держа руки в карманах. – Но он немного встревожен. За это нельзя осуждать.