Ночной администратор
Шрифт:
Она думала о Джонатане и пыталась уяснить свое отношение к тому, что он работает против Роупера. Подобно своему отцу, она силилась разобраться, насколько хорош и насколько дурен ее выбор, но пришла только к одному выводу – что Роупер произвел в ее жизни катастрофический переворот, а что Джонатан отнесся к ней по-братски, как никто еще не относился, и ей даже понравилось, что он видит ее насквозь, ведь он увидел и то хорошее, что она хотела бы вытащить на свет божий, отмыть и пустить в употребление. Например, она хотела снова быть рядом с отцом. Она хотела снова быть католичкой, хотя каждый раз, когда она думала об этом, в ней просыпался озорной сорванец. Она хотела твердой почвы под ногами
Наконец пришел день отъезда Дэниэла, которого, как ей казалось, она ждала всю жизнь. Джед с Коркораном отвезли Дэниэла и багаж в аэропорт на «роллс-ройсе», и, как только они добрались до места, Дэниэл пожелал побродить в одиночестве вдоль киосков, чтобы купить конфет и газет и вообще позволить себе то, что позволяют себе мальчики перед тем, как их отправят к маме. Поэтому Джед и Коркоран ждали его в центре зала, оба вдруг подавленные перспективой расставания, тем более что Дэниэл был недалек от истерики. Вдруг Джед, к своему удивлению, услышала заговорщический шепот Коркорана:
– Лапуля, у тебя есть паспорт?
– Коркс, милый, это же Дэниэл уезжает, а не я! Ты забыл?
– Есть или нет? Быстро!
– Всегда с собой.
– Тогда, лапуля, отправляйся с ним, – попросил он, вытаскивая носовой платок и теребя им нос, чтобы со стороны не было видно, что он что-то бормочет. – Запрыгивай в самолет. Коркс ничего тебе не говорил. Все сама решила. Мест полно, я уже спрашивал.
Но Джед не тронулась с места. Ей это даже в голову не пришло, чему она искренне порадовалась. В прошлом она сначала прыгала, а потом задавала вопросы. Но в это утро она поняла, что уже все решила и не собирается совершать никаких прыжков, которые отдаляли бы ее от Джонатана.
Джонатану снился сладкий сон, когда зазвенел телефон, и он поднял трубку еще во сне. Тем не менее у профессионального наблюдателя была отменная реакция, он даже не дал дозвонить первому звонку, включил свет, схватил блокнот и карандаш и стал ждать инструкций Рука.
– Джонатан, – гордо сказала она.
Он закрыл глаза. Прижал трубку к уху, пытаясь приглушить ее голос. Разум подсказывал ему ответить: «Какой Джонатан? Не туда попали!» – и повесить трубку. «Дурочка! – хотелось ему закричать. – Сказал тебе, не звони, не пытайся найти меня, просто подожди. А ты звонишь и шепчешь мое имя прямо в уши подслушивающих».
– Ради Бога, – прошептал он. – Положи трубку. Иди спать.
Но голос звучал не очень убедительно, и уже поздно было говорить «не туда попали». И лежал, прижав трубку к уху и слушая, как она повторяет его имя: «Джонатан, Джонатан», смакуя его, приговаривая на все лады, чтобы никто не мог вернуть ее в исходную позицию, заставить начать все сначала.
«За мной пришли».
Прошел час, Джонатан услышал за своей дверью крадущиеся шаги. Он сел. Сначала шлепок по кафелю – нога была босая. Вот вторая нога опустилась на мягкий ковер посреди коридора. В замочной скважине потух и опять зажегся свет, когда кто-то проскользнул мимо, по-видимому, слева направо. Может быть, Фриски готовится ворваться к нему? Может, он пошел за Тэбби, чтобы поработать на пару? Может быть, Милли принесла ему чистое белье? Или босоногий мальчишка собирал ботинки, чтобы почистить. В этой гостинице не чистят ботинок. Он услышал щелканье замка в коридоре и понял, что это Мэг босиком возвращается от Роупера.
Никаких ощущений. Ни осуждения, ни облегчения на душе, ни успокоения совести. «Я плюю», – говорил Роупер. И плевал. На всех начиная с Джед.
Он смотрел на светлеющее небо и представлял себе ее голову, нежно прижавшуюся к его уху. Потом набрал номер двадцать второй комнаты, дал четыре гудка и набрал снова, но ничего не говорил.
– Ты как раз кстати, – тихо сказал Рук. – Слушай.
«Джонатан, – мысленно повторял он, слушая инструкции Рука. – Джонатан, Джонатан, Джонатан... Когда все это полетит тебе в лицо?»
22
В нотариальной конторе Малдера была мебель красного дерева, искусственные цветы и серебристые жалюзи. Многочисленные счастливые лица голландской королевской семьи ослепительно улыбались с обшитых панелями стен, и нотариус Малдер улыбался вместе с ними. Лэнгборн и замещающий Апостола Моранти сидели за столом. Лэнгборн, привычно угрюмый, листал бумаги, а Моранти, настороженный, как старый пойнтер, следил за каждым движением Джонатана своими карими глазами из-под нависших густых бровей. Моранти – большеголовый итальянец лет шестидесяти, седой, смуглый, с оспинками на лице. Даже оставаясь неподвижным, он вносил некоторый диссонанс в общую атмосферу: от него веяло духом народной справедливости, крестьянской борьбы за выживание. Один раз он яростно хрюкнул и стукнул широкой ладонью по столу. Но только для того, чтобы притянуть к себе через стол бумагу и, изучив, швырнуть обратно. Один раз он откинул голову назад и пристально вгляделся в Джонатана, как бы оценивая, колониалист он или нет.
– Мистер Томас, вы англичанин?
– Я из Новой Зеландии.
– Добро пожаловать в Кюрасао.
Малдер, напротив, был тучен и жизнерадостен, как Пиквик. Когда он расплывался в улыбке, щеки его сверкали, как красные яблоки, а когда он переставал сиять, хотелось поскорее ласково спросить у него: «В чем я провинился?»
Но рука его дрожала.
Почему она дрожала, отчего она дрожала, от распутства или бессилия, от пьянства или страха, Джонатан мог только догадываться. Но она дрожала так, будто принадлежала не Малдеру, а какому-то совсем другому человеку. Дрожала, принимая паспорт Джонатана, протянутый Лэнгборном, дрожала, старательно переписывая фальшивые данные. Дрожала, возвращая паспорт Джонатану, а не Лэнгборну. И опять задрожала, раскладывая бумаги на столе. Даже пухлый указательный палец дрожал, указывая Джонатану место, где ему следовало поставить подпись под отказом от собственной жизни, и место, где для этого достаточно было только инициалов.
И когда Малдер дал подписать Джонатану все виданные и еще кучу невиданных документов, дрожащая рука извлекла наконец пресловутые облигации на предъявителя – увесистую пачку трепещущих голубых купюр, напечатанных компанией «Трейдпатс лимитед», которую возглавлял Джонатан. На каждой имелся свой номер, выпуклая гербовая печать и гравированный узор, как на банкнотах, и назначение у них было то же – обогатить анонимного предъявителя. Джонатан сразу понял – подтверждения ему не требовалось, – что облигации были роуперовские: пустить пыль в глаза, повысить ставки, сразить клоунов.
Потом он, повинуясь кивку благодушно улыбающегося Малдера, подписал и облигации в качестве лица, на имя которого открыт банковский счет компании. Затем с разбегу подмахнул любовное письмецо нотариусу Малдеру, заверяя его в назначении представителем «Трейдпатс лимитед» в Кюрасао в соответствии с местными законами.
И вдруг оказалось, что процедура закончена и осталось только пожать руку, выполнившую такую тяжелую работу. Что они должным образом проделали – даже Лэнгборн. И вот Малдер, краснощекий пятидесятилетний школьник, уже машет им со ступенек лестницы своей пухлой ручонкой, чуть ли не обещая писать им каждую неделю.