Ночной сторож
Шрифт:
Очень тихо он пробормотал, обращаясь к пустому коридору:
– Помоги мне, Родерик.
Кто?
Томас принадлежал к поколению «после-буйвола-кто-мы-теперь». Он родился в резервации, вырос в резервации и предполагал, что там же и умрет. У Томаса были часы. Но он забывал ими пользоваться, ориентируясь только по солнцу и луне. Родным он считал свой древний язык, но также говорил по-английски – с мягким выговором и с почти незаметным акцентом. Этот акцент мог принадлежать только людям его поколения. Эта одновременно мягкая, но в то же время твердая манера говорить ныне была утрачена. Его поколению требовалось определиться с тем, кто они такие. Кто такой индеец? Что
Флаги
В тот год его отец выглядел особенно изможденным, с выступающими скулами. Томас всегда был голоден. Тогда они дошли до еды, которая бывала на их столе лишь в самом отчаянном положении, – кусочков лепешки, намазанных оленьим жиром. В дневной школе резервации кормили только один раз в день. Государственная школа-интернат славилась трехразовым питанием. Она находилась в дне езды на повозке, и то если вы отправились туда задолго до рассвета. Мать Томаса, Джулия, или Аван, плакала и прятала лицо, когда он уходил. Она разрывалась от противоположных чувств – может, лучше подстричь ему волосы самой? В школе ему все равно подстригли бы волосы. А подстричь волосы означало, что кто-то умер. Это был способ выразить скорбь. Как раз перед тем, как отцу с сыном предстояло уйти, она поднесла нож к косе. Она повесила бы ее в лесу, чтобы правительство не смогло задержать сына надолго. Чтобы он вернулся домой.
И он вернулся.
Первое, что Томас заметил в школе, были встречающиеся повсюду полотнища полосатой ткани – красной и белой. На ней встречался и синий цвет.
Флаги.
Они были повсюду, свисали с шестов, были приколоты к воротникам, окружали школьные доски, висели над дверями. Сначала он подумал, что это украшения. Учитель показал ему, что он должен положить руку на сердце и повторять слова, которые уже знали другие дети. И все это время смотреть на флаг. Томас повторял слова учителя, хотя и не понимал, о чем она говорит. Постепенно звуки в его сознании обрели форму. И еще позже в их рисунок добавились новые кусочки и детали. Он пробыл в школе несколько месяцев, прежде чем расслышал фразу «флаг, за который стоит умереть», и его медленно пробрал озноб.
«Лесной затор 26»
Когда поезд прибыл в Фарго, Лесистая Гора попросил Патрис записать ему имевшиеся у нее два адреса.
– Зачем?
– Затем, что ты еще ребенок. Я имею в виду, не приспособлена к городской жизни. А так я смогу найти твой след в случае, если ты пропадешь.
– Не бойся, я не заблужусь.
– В лесу. Вместе со своей корой от спазмов.
– Я бывала в поселке.
– Тут большой город, Пикси.
– И что ты о нем знаешь?
– Я о нем знаю больше, чем ты. Однажды я навещал тут сестру. Несколько раз мне приходилось драться.
– И ты хоть раз вышел победителем?
– Нет.
– Жалко, что так. Ладно, вот тебе адреса, куда я направляюсь.
Пикси – Патрис – написала адреса на клочке газеты. Она не сказала ему об адресе на случай чрезвычайной ситуации. Бернадетт была его единоутробной сестрой. Лесистая Гора сунул клочок бумаги в карман. Поднявшись, он посмотрел на нее сверху вниз. Не раздумывая, как будто это было вполне естественно, он попробовал улыбнуться так, как частенько практиковался в зеркале для бритья. О, и она ответила, разве нет? Посмотрела на него с удивлением. Он почувствовал
Она подумала: что это было? Эта улыбка? Как будто он позаимствовал ее с киноафиши какого-то дешевого фильма. Улыбка, похожая на тесто в ее ведерке с обедом – грустная и сырая. Не пропеченная даже наполовину. Патрис откинулась на спинку кресла, достала ведерко с едой и взяла из него несколько щепоток пеммикана, глядя в окно на центр Фарго. Бар «Империя» [49] . Потом она увидела идущего Лесистую Гору. Он шел, размахивая спортивной сумкой. Если он войдет в бар, она больше никогда с ним не заговорит. Он прошел мимо.
49
«Империя» стал одним из первых баров, открытых в Фарго после сухого закона (действовал в США с 1920 по 1933 г.).
Ладно, может, когда-нибудь, подумала она, и поезд тронулся.
Она спала так крепко, что узор на обивке сиденья отпечатался на щеке. Когда она проснулась и поднесла пальцы к лицу, то почувствовала на нем ямочки, оставшиеся от жесткой ткани. Поезд проделал уже долгий путь и теперь проезжал через Сент-Клауд [50] . Совсем скоро она приедет в Миннеаполис. Жилистая дама сидела рядом с Патрис, бойко работая узкими серебристыми спицами, которыми из похожей на белую пену пряжи вязала напоминавшее паутину детское одеяльце. Его изящные складки струились вниз и собирались лужицей у нее на коленях. Патрис отвернулась, но дама заметила, что она не спит, и представилась:
50
Сент-Клауд – город в штате Миннесота, США.
– Битти.
– Патрис.
– Что привело вас в Города?
– Я ищу свою сестру и ее ребенка.
– О-о-о? – отозвалась Битти, и ее щеки задрожали, когда она это произнесла.
Она была плоской изможденной женщиной. Кожа головы просвечивала сквозь бесцветные пряди волос. Ее губы были бледными и тонкими.
– Как поживает ваша сестра? А ее ребенок? Я полагаю, вы собираетесь навестить новорожденного?
Женщина озабоченно поджала губы и, прищурившись, посмотрела на спицы.
– Не совсем так. Она пропала. Я имею в виду, что мы долго ничего о ней не слышали. И я никогда не видела ее ребенка. Я беспокоюсь. Возможно, что-то случилось.
– О, боже мой, нет, нет, нет! Я надеюсь, с ребенком не произошло ничего страшного!
Спицы женщины продолжали двигаться взад и вперед. Их насекомоподобное щелканье усилилось. Внезапно женщина повернулась к ней с таким видом, словно предлагала решение проблемы:
– Я помолюсь за вашу сестру.
– Спасибо, – поблагодарила Патрис.
Женщина закрыла глаза, но продолжила вязать, не пропустив ни одной петли. Ее губы цвета глины шевельнулись. Нежность заиграла на ее лице. Патрис отвернулась и прикрыла глаза, пытаясь прогнать остатки сна. Когда она обернулась, женщина все еще молилась и вязала. Одеяло стало еще длиннее. Патрис чуть не заговорила, но губы женщины все еще шевелились, и ее бормотание было напряженным, почти слышимым. Патрис снова отвернулась и уставилась в окно. Ровные пышные поля остались позади, сменившись дубовыми рощами и бурыми лугами с пасущимися дойными коровами. Вдалеке, с одной стороны, она могла разглядеть скопление высоких коричневых строений. Внезапно вдоль путей выстроились задние дворы разрушенных домов, а затем – кирпичные склады. Темп движения поезда замедлился до легкого покачивания, а размеры построек увеличились. Вскоре по обе стороны от путей выросли еще более высокие здания. Потом мимо них, всего в нескольких дюймах, промчался еще один поезд, как во сне. Наконец поезд замедлил скорость до ползучего хода и въехал в сооружение, полное теней и высоких колонн, где с шипением остановился.