Ночные клинки
Шрифт:
— Отчего же? Отвечу, — Конан захрустел сочным боком молодого барашка. По подбородку покатились струйки мясного сока — киммериец ел так, как привык. — Отвечу! Я отправлюсь в Тлессину. Найду твою дочь и вывезу ее из города. Потом мой товарищ, — кивок на молчащего, как рыба, Хашдада, — доставит ее в Маранг. Я же вернусь обратно. И тогда… сердце твое возрадуется местью!
При этом выражение лица у Конана стало настолько свирепым, что даже видавший виды правитель невольно вздрогнул. Это была естественная, не напускная свирепость, свирепость волка, проистекающая от его природы, а отнюдь не от дурного характера… Он таков, каков есть.
— Что
— Правдивым и подробным рассказом о Тлессине, — киммериец вытер руки о скатерть. — Больше мне ничего не нужно. У датхейцев наверняка полно ушей и Маранге… им незачем знать о наших приготовлениях.
— Мой визирь—ат-баши Факим долгие годы собирал все сведения о Тлессине и датхейцах. Думаю, что он сможет помочь тебе…
Факим оказался сухоньким коричневокожим старичком, любившим покурить кальян, рассеянно поглаживая при этом гладкий живот молоденькой невольницы — но при этом сохранившим остроту ума и глубину памяти. Он принял Конана и Хашдада в своем небольшом доме, даже не подумав прервать своего приятного занятия. Взор Конана вспыхнул при виде обнаженного девичьего тела; рабыня ответила кокетливым взглядом и состроила северянину глазки.
Предъявленный эмирский фирман не произвел на Факира никакого внешнего действия. Старичок вновь лениво прикрыл глаза, и его ладонь легла обратно на обнаженный живот рабыни.
— Спрашивайте, — проронил визирь. Точнее сказать, бывший визирь — «ат-баши» в Маранге означало почетную отставку.
— Тлессина, — произнес Конан. — Все про этот город. Карту.
Визирь не усмехнулся — лежал себе по-прежнему с закрытыми глазами, да поглаживал переглядывавшуюся с киммерийцем девушку.
— Двойное кольцо стен, — вдруг отрывисто произнес Факим. — Конные патрули… пешие патрули… лучники на стенах… стража у колодцев…
Он говорил долго и со знанием дела. И, согласно его рассказу, Тлессина и впрямь могла бы назваться «неприступной». Несколько караванных трактов, что вели к ней от границ султаната, тщательно охранялись. Иным же путем дойти до города было невозможно — лучше мечей и стрел Тлессину охраняла безводная раскаленная пустыня.
Каждый купец, что прибывал в город, обязан был носить бирку. Никого из них не пускали дальше рыночной площади. Прислуга обязана была держаться вместе и никуда не отлучаться. Хозяин головой отвечал за каждого из них. Рынок охранялся доброй полутысячей отборных султанских головорезов, свято убежденных в том, что инородцы созданы Вседержителем исключительно для того, чтобы они, датхейцы, могли бы купать свои черные клинки в их инородческой крови. Одержимая каким-то безумием, конница султана считалась непобедимой — люди бестрепетно умирали по первому слову своих командиров со счастливыми улыбками на губах. Сумасшедших в атаке датхейцев в открытом поле не остановил еще никто. Вот почему эмир Маранга не мог рисковать своим войском — за стенами города еще был шанс отбиться, в пустыне же — никогда.
— Я догадываюсь, что ты хочешь сделать, — бывший визирь отодвинул кальян и неожиданно остро взглянул прямо в глаза Конану. — Илорет была мне почти что внучкой… Я готов помочь тебе всем, чем смогу. Тебе надо пробраться в Тлессину — я готов отправиться с тобой. Составим караван… товаров у меня хватит.
Конан посмотрел на старика с невольным почтением. Этот Факим шел на верную смерть, а киммериец всегда уважал мужество — даже во врагах.
— Нет, почтенный, — Конан отрицательно покачал головой. — Надеюсь, что такого удастся избегнуть. Если ты поведешь караван — это и впрямь будет очень хорошо, но… никто не пойдет в рабство. Это уж ты предоставь мне…
Пять дней спустя тяжело нагруженный караван ароматическими маслами, драгоценными северными мехами и редкостными винами приблизился к Тлессине по дороге с северо-востока. Очевидно, он вышел из Дель Морги — небольшого портового городка севернее Маранга. К марангским купцам в последнее время — с тех пор как украли дочку их правителя — датхейцы относились с особой подозрительностью!
Устало шагали верблюды, устало брели немногочисленные караванщики, преодолев десятки лиг под палящим солнцем, в клубах вздымаемой ветрами красноватой пыли. Увы, не весь груз сохранился в целости — часть мехов, верно — недостаточно тщательно выделанная — протухла, и теперь караван влачил за собой по пустыне настоящий шлейф одуряющего зловония. Привлеченные лакомыми ароматами, со всех сторон слетались невесть откуда взявшиеся здесь мухи. Сухонький старый караванщик на чем свет стоит ругал проклятую жару и свое торговое невезение. Сопровождавшая караван охрана сочувственно кивала — купец не жался, выставляя угощение для доблестных воителей Датхи.
Был уже конец дня. Солнце опускалось, озаряя алыми лучами столпившиеся вокруг караванной дороги пальмывые рощи. Здесь, вблизи от Тлессины, воды было вдоволь и бесплодная пустыня пышно расцвела.
Но сидевшему на крайнем верблюде человеку было явно не до этих красот. Он ожесточенно отмахивался от наседавших со всех сторон мух; тюк, притороченный к спине животного, невыносимо смердел. Сделав вид, что он пытается поправить упряжь, человек нагнулся к поклаже:
— Конан! Конан, мы у ворот. Как ты там?..
— Как в печке, — раздался приглушенный ответ. — Хашдад! Там как — воняет?
— С ног валит, — подтвердил кузнец. — Не подойти.
— Хорошо! Ох, и дорого же обойдется эмиру эта вылазка!
Караван остановился, и Хашдад тотчас умолк.
Верблюды дружно заревели при виде высоких бронзовых ворот. Там, внутри, их ждал отдых — и вода.
Караванщик суетился, без конца дергая канат, привязанный к языку сигнального колокола. Наконец тяжелые створки начали медленно приоткрываться. Смуглолицый, десятник, командовавший караулом у ворот, и толстопузый досмотрщик важно вышли навстречу гостям. Вслед за этой парой шагали датхейские воины — все с ятаганами наголо.
— Что-то я не знаю тебя, старик! — подозрительно бросил досмотрщик. — Впервые здесь?
— Почтенный слуга Солнцеподобного Повелителя Тлессины немного заблуждается, — последовал угодливый ответ. — Я, Факим из Дель Морги, водил сюда караваны, когда почтенный слуга Солнцеподобного повелителя еще не заступил по молодости лет на сей важнейший пост.
— Факим из Дель Морги? — немолодой десятник наморщил лоб, словно что-то припоминая. — Да, был такой, припоминаю…
— А я припоминаю тебя, доблестный Ирраван, да умножатся твои табуны и не оскудеют родники на твоих полях, — поклонился торговец.