Ночные туманы
Шрифт:
Я не представлял в ту минуту, как буду жить один, как стану добывать себе пищу. Я стремился только скорее уйти подальше от страшного ремня с металлической пряжкой.
За горами совсем посветлело. На моих глазах темные облака окрасились в желтые, словно невидимый художник тронул их кистью. Потом облака порозовели, стали краснеть, и из-за самой высокой горы выглянуло ослепительно яркое солнце. Все небо стало голубовато-розовым. Сразу в долине началась жизнь: запели птицы, зеленая ящерица пробежала через дорогу, в селении залаяли собаки, закричали
– Хио!
– кричали они.
– Вставай! Хио-хо!
Аробщики стали запрягать волов в арбы.
Я постарался пройти незамеченным.
Свернув с дороги, пошел стороной, по холмам, обходя глубокие овраги.
Отец, наверное, хватился меня, ищет. Меня словно подстегнули кнутом: я быстро сбежал с холма. На дне оврага шумел и бурлил широкий ручей.
Я разулся. Вода была холодная как лед. Ноги сразу покраснели. Я вытер их и снова обулся. И вдруг хлынул дождь. Куда деваться? Ни одного деревца, ни одного дома поблизости. Только голые камни. Тут я вспомнил, что где-то недалеко должны быть заброшенные артиллерийские склады. Мы обнаружили их весной.
В них скверно пахло. Вокруг были каменные липкие стены. Сева чиркнул спичку, спичка сразу потухла.
"Дядя Гиго говорит, что здесь водятся крысы с собаку ростом, - напугал нас тогда Васо.
– Подойдет и примется глодать нос или ногу".
Голос его тонул, словно в вате, и глухо отдавался гдето под каменным потолком. Откуда-то сверху падали тяжелые капли.
"Васо, пойдем назад", - попросил я друга.
"Погоди, - сказал Васо.
– Дядя Гиго говорит, что когда-нибудь потолок обвалится и навсегда погребет всех в могиле".
"Пойдем наружу", - взмолился я.
"Сережка, не трусь, - сказал Сева.
– Васо нарочно пугает".
Через минуту мы были снова во дворе, залитом солнцем, и я жадно вдыхал свежий воздух...
Весь вымокший, я подошел к черному отверстию каземата. В окна проникал тусклый свет. Гулко лил дождь.
Я сел на землю. Дождь все усиливался. Долго будет он продолжаться? Как доберусь я до станции? Потоки воды потекли с каменных сводов. Каземат протекал! Я отступил туда, где еще было сухо. Дождь шумел в небольшом окошке с железной решеткой. Как в тюрьме, подумалось мне. Я сел и прислонился к холодной стене. Сидел долго, соображая, как мне удастся пристроиться в поезд, проехать в нем без билета до моря, разыскать дядю Севы, попроситься к нему на корабль юнгой.
Никто бы не мог сказать, что я трус! Страха не было.
Я заснул. Проснулся оттого, что каменные своды, казалось, раскалывались на части - так загремело и так осветилось все белым огнем. Не сразу я понял, что это гроза.
Удар, вспышка, еще громовой удар. Сколько я спал? Целый день?
И вдруг послышались голоса.
– Ну и грозищу бог послал. Заходи все, сушись!
В каземат вбежали солдаты с факелом. Я узнал среди них Сашку и капитана
– Вашблагородье, да тут кто-то есть!
– воскликнул Сашка.
– Эт-то кто?
– уставился на меня изумленный Вергасов.
– Ба, да это капельмейстера Тучкова беглец! Ты что же это, сукин сын, из дому бегать? Стой тут, не уходи. Отведешь молодого человека к отцу да скажешь, чтобы всыпал ему горячих, - приказал капитан Сашке.
– Слушаю, вашбродь, - ответил деревянным голосом Сашка.
Дождь все еще лил, хотя гроза и ушла. Я промок до нитки. Сашка шагал со мной рядом солдатским размеренным шагом.
– Куда вы ходили, Саша?
– Ловить бегунов. Нынче в полку приказ объявляли.
Кого в арестантские роты, кого вовсе на каторгу. Земляки попали мои Сидорков, Мурин Федор.
– За что?
– А кто его знает... Так Мурин Федор еще вчера загодя убежал. А ты что, малой, убегал от родичей?
– спросил он.
– Да.
– Куда?
– К морю.
– Зачем?
– Отец меня чуть не забил.
– Мать у тебя хорошая, парень. Как ты мог ее бросить?
Солдат попал в самую точку. Как я мог ее бросить, больную?
У меня защемило сердце.
– Вот что тебе скажу. Ты не вздумай признаваться, что убегал. Задерет тебя отец. Понял?
– Понял.
– Скажи, заблудился, а мы нашли. Понял?
Конечно, я скажу - заблудился. Я с благодарностью взглянул на Сашку. Дождь перестал, выглянуло солнце.
Я представил, как мать бросится мне на шею, станет обнимать, а отец оттолкнет ее и примется снимать ремень с зазубрившейся пряжкой. Мне захотелось убежать снова куда глаза глядят, лишь бы не встречаться с отцом. Но мы подходили к дому. Я увидел нескольких женщин в черном. Они стояли, низко опустив голову, и плакали. Какой-то человек деловито хлопотал в воротах.
Он что-то вымерял деревянным аршином. Женщины взглянули на меня и заплакали навзрыд. Я не мог понять, в чем дело. В дверях мы чуть было не столкнулись с полковым лысым врачом. Сашка отскочил в сторону и откозырял. Врач надел фуражку, поправил на носу золотое пенсне и сказал женщинам:
– Скоротечная чахотка.
Женщины завыли жалкими и страшными голосами.
Они расступились, и врач вышел на улицу, пробормотав:
– Быстро скрутило.
В сенях не было никого. Я отворил дверь в столовую.
В столовой горели свечи. Отец сидел на стуле, опустив голову на руки. Я слышал за спиной дыхание солдата.
– Мать скончалась, - сказал отец, и в горле у него заклокотало.
Прежде чем я понял страшные слова, я увидел то, чего не заметил раньше: мать лежала на столе, неподвижная, и отблески свечей играли на ее мертвом лице.
Сашка за моей спиной всхлипнул и вдруг зарыдал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С того дня перевернулась вся моя жизнь. Отец перестал заниматься со мной. Да и сам не играл на трубе. Куда-то исчезли все вещи матери, ее фотографии. Как будто никогда не жила она с нами.