Ночные туманы
Шрифт:
Но почему пролетарий должен жить хуже, чем жили буржуи? Сыты будем, одеты, и в кино станут новинки показывать каждую неделю, и в театр можно будет бесплатно ходить.
– Ай да Васо!
– А что?
– О другом надо думать. О мировой революции.
– Так кто же в ней сомневается?
Иногда мы по старой памяти заходили к Мефодию Гаврилычу. У него собирались Титов Аристарх и флотские, изнывавшие от безделья. Разговоры шли о том, что командующий обещал собрать боцманов, как только поднимут корабли со дна моря.
Разгорались глаза, черноморцы стучали трубками по столу:
– Скорее бы! Годов-то немало
Расспрашивали нас о службе на тральщике, экзаменовали придирчиво.
– Смотри-ка! Ребята знающие!
За отцом заходила Люба:
– Пойдем-ка домой.
Она была синеглазая, с пышными русыми косами. Мы побаивались ее, уважали: артистка. Когда Люба играла на сцене, не похожая на себя, загримированная, таинственная и недоступная, мы отбивали ладони, крича: "Тито-ва! Ти-то-ва!" - и почему-то вдруг: "Бис!"
Старики говорили:
– Женишка бы тебе хорошего.
– Не нуждаюсь!
– отрезала она.
– Идем, батя, домой.
И Аристарх Титов покорно шел за своей властной дочкой.
Уходили и мы на "Чонгар".
– Скажите, ребята, - спрашивал Сева, - а что будем делать, когда не останется в море мин?
– На наш век этой пакости хватит.
О том, что тральщики подрываются, мы просто не думали.
Мы твердо рассчитывали дожить до глубокой старости.
Когда мы выходили на траление в море, я вдруг увидел что-то легко и стремительно несущееся за нами, еле приметное в зеленой волне, странно поднявшееся, разметавшее белые пенистые усы. Оно неслось во столько же раз быстрее "Чонгара", во сколько курьерский поезд опережает товарный. И обогнало нас с легкостью, что, впрочем, было нетрудно. Устремилось вперед и скоро исчезло вдали. Я знал, что это торпедный катер. О торпедных катерах говорили: они настолько стары и потрепаны, что только чудак мог решиться выйти в море на этих "плавучих гробах".
Я решил посмотреть на того чудака.
Возвратясь в Южную бухту, я отправился искать катера. И нашел их - они смирнехонько стояли у стенки.
Боже мой, да они все в заплатах!
– Любуетесь?
– спросил меня молодой военмор в офицерской фуражке с белыми кантами, со звездочкой вместо царской кокарды.
– Интересуюсь.
– Что ж, будем знакомы. Военмор Алехин, - отрекомендовался он, командир катера. Вы где служите?
– На "Чонгаре".
– У Стонова? Да вы не из комсомольской ли троицы?
– Да.
– Слыхал, - сказал Алехин весело.
– Избавили Дмитрия Михайловича от анархистов и клешников. Жаль, что у меня нет таких славных ребят. Ко мне не пойдут комсомольцы. Им еще жизнь пригодится. Для мировой революции, не так ли?
– Откуда вы знаете, что к вам не пойдут? Мы не трусы.
– Милый мой, - сказал Алехин, - я мичман бывшего царского флота, в революционерах не состоял. В красный флот пришел по собственному желанию, большевиков считаю людьми преотличными, судя по тем, кого знаю. Ненавижу всех анархистов и клешников и удивляюсь, что большевики до сих пор с ними цацкаются.
– С ними не цацкаются.
– Я бы их всех покидал в мешках в море. "Ты кто?
– орет такой гусь на своего командира.
– Холуй царский, золотопогонник и контра!" Я не контрреволюционер и не белый, у Врангеля не служил. Мы со Стеновым голода, горя хватили сполна. Душа у этой сволочи, клешников,
– Да, хотелось бы.
– Идемте.
Алехин показывал мне свое залатанное сокровище с восхищением и гордостью. (Он сам его переоборудовал, поставил торпедные аппараты.) Его чисто выбритое лицо с резко очерченным волевым ртом, привыкшим отдавать боевые приказы, стало вдохновенным. Если он назвал Стонова "минным богом", то уж сам-то он был настоящим "торпедным фанатиком".
– В вас почему-то я увидел себя самого, - сказал Алехин, показав мне и управление катером, и моторы, и торпедные аппараты, в которых таинственно поблескивали смазанные жиром сигары.
– Я пришел в морской корпус восторженным поклонником моря. А попав на торпедные катера, решил, что никогда ни на что их не променяю. Надо мной смеялись: "нашел трясучку", "утонешь при первой волне", приглашали минером на крейсер. Спокойная и солидная должность, каюта с удобствами, кают-компания - лучше не надо; Но что поделаешь, если я сам беспокойный и мне до смерти нравятся и стремительный бег по волнам, и грозное оружие, которое может уничтожить и превратить в гору лома многотонный, закованный в броню корабль? Разумеется, плавать на таких старичках риск. Но рискую я во имя служения флоту.
Когда я вижу мачты, торчащие из воды, и сознаю, что это все, что осталось от славного Черноморского флота, я готов выходить в море на любой рухляди, которая еще в состоянии плавать, чтобы доказать, что все же флот русский есть!
Алехин пригласил меня с собой в море:
– Это вам не "Чонгар". Рискнете?
– С большим удовольствием!
Наше хождение над смертью вдруг показалось мне пресным. Я даже во сне мчался на торпедном катере в море.
После того как я с разрешения Стонова вышел в море с Алехиным, я заболел неутолимым желанием уйти на торпедные катера. Я признался в этом Дмитрию Михайловичу и своим друзьям. Мы решили: перейдем!
Стонов огорчился:
– Я не хотел бы вас отпускать, но одно утешает, - грустно улыбнулся он, - передаю вас в надежные руки.
Алехин - честный моряк. Убежден, вы не огорчите своего нового командира. Я доложу начальству. Что же касается трудностей, то не знаю, где их больше - у меня или у него.
Катер так дребезжал на ходу, что казалось, вот-вот рассыплется. Но не рассыпался. И командир рисковал стрелять по щитам учебными торпедами и умудрялся попадать в цель. Торпедоловов в то время не было, вышедшую из аппарата торпеду ловить приходилось самим.
Иногда мы теряли за этим занятием много часов, а однажды она, проклятая, утонула, глубоко огорчив командира. Торпеда стоила денег немалых, республика наша была так бедна, что потеря торпеды считалась непростительной роскошью. Никто не был виноват, и все же каждый из нас считал себя виноватым, а больше всего командир. Бедняга даже с лица изменился.
Фарватеры Черного моря еще долго оставались небезопасными. В этом мы убедились на собственном опыте.
Однажды в ясный, солнечный день, когда мы выходили на стрельбу, у нас за кормой встал столб черно-красного дыма. Катер подбросило, он чуть было не потерял ход.