Ночные туманы
Шрифт:
– А впрочем, товарищ Скворцов все сказал за меня.
– Вечер объявляю закрытым, - торопливо сообщил Александр Платонович, напуганный непредусмотренным оборотом дела.
– Я говорила тебе, что не надо было устраивать этот вечер, - упрекнула Сергея Ивановича Ольга Захаровна по дороге домой.
– Ты взволновался...
– Ничуть. Ты же видела: я был совершенно спокоен.
– Внешне...
– Может быть. Боюсь, что мне очень хотелось ударить его по лоснящейся физиономии.
– Ты бы этого не сделал.
– Не сделал бы. Лишь потому, что не хочется руки
– Тебе плохо, Сережа?
– Нет.
Но он сел, откинувшись на спинку скамейки. Ему по хватало воздуха, хотя с моря с силой дул освежающий ветер. Щемящая боль охватила клещами левую руку, молотком застучала в лопатку, и ему показалось, что каждый вздох причиняет все большую боль. Эх, очутиться бы дома, прилечь! Но до дома было не близко.
– Сережа, такси!
С легкостью молодой женщины она устремилась к приближающемуся зеленому фонарику.
Через пять минут Сергей Иванович лежал дома в постели. Боль все еще не унималась. Дышать было тяжело. Он попросил:
– Оленька, ты бы открыла окно...
И послушно проглотил горькие капли.
Что же это? В начале года он проходил диспансеризацию (он пошутил тогда: "инвентаризацию"). Все было в порядке: глаза, как у молодого, легкие - на удивление.
Сердце стучало нормально. А теперь... Вот так всегда и бывает: человек думает, что он совершенно здоров, а болезнь настигает его и пригибает к земле. И человек сгорает в несколько недель или месяцев...
– Оленька, я лучше посижу.
Сергей Иванович сел в кресло. Он всегда посмеивался над людьми, носящими в кармане таблетки и то и дело сующими их под язык. Теперь, пожалуй, и ему придется обзаводиться таблетками.
– Вызвать врача?
– Нет, не стоит. Мне легче.
Но легче не стало. Хотелось встать, походить, полежать, посидеть снова в кресле, лишь бы глубоко дышать... как дышалось всю жизнь...
...На днях он встретил на улице капитана первого ранга Измайлова - тот вышел в отставку "по сердцу". Он проклинал всех врачей, не умеющих разрешить "проблему номер один", и говорил, что он, жизнелюб, не живет, а прозябает: "Я любил выпить с друзьями малую толику - запрещено. Любил покурить заветную трубочку - запретили. Волноваться тоже нельзя: запретили. Жену любить - и то с осторожностью. Нет уж, это не жизнь! Я не живу, а доживаю. Лучше уж сдохнуть!"
Долго ли это будет еще продолжаться?
– Оленька, ложись, милая, спать.
Пойти завтра к врачу? Уложит, чего доброго, в госпиталь. А у меня на носу учения, стрельбы. Дивизион Забогалова выходит в отличные. Забегалов у меня молодец!
– Фу, отпустило немного. Теперь я, пожалуй, лягу, посплю. Ты не возражаешь?
Он поцеловал теплую руку жены.
Кажется, действительно отпустило. Легче дышать. Рука болит меньше.
Он добрался до кровати и лег. Теперь заснуть. И все будет в порядке. А завтра... Сколько дел накопилось на завтра! Разве можно ложиться в госпиталь?!
На другое утро он пошел на свои катера. Ничего больше страшного не было. Дышалось легко.
Тучков вышел в море и почувствовал себя молодым
Сергей Иванович помнил время, когда в тумане, окутавшем море, гулко и страшно били колокола кораблей.
Теперь удивительные приборы позволяют плавать в тумане, не снижая скорости хода. Тревожный колокол никому больше не нужен.
Бывало, Сергей Иванович мог простоять на мостике много часов. Теперь не мешало бы спуститься в каюту командира или помощника, прилечь на часок, другой. Он устал. Но усталость переборол. "Я должен быть молодым офицерам примером".
Катера шли вперед, прорезая туман, словно масло.
Шум волн, гул моторов - все это было привычно; и то, что катер переваливался, раскачивался волнами, тоже было знакомо уже много лет. Многочасовой поход закаляет молодых моряков. Он вспомнил тех, которые маются, наглухо запертые рядом с моторами, пожалел их. Но и к этому моряки привыкают.
И вдруг боль, словно придя из ночного тумана, вцепилась в лопатку, в плечо, потом ударила в ногу...
– Товарищ адмирал, помочь вам спуститься вниз?
– участливо склонился к нему Строганов.
"Что он заметил? Исказившееся от боли лицо? Может быть, я застонал?"
– С чего вы взяли? Я не хочу отдыхать.
– А мне показалось...
– Да, вам показалось, я не устал.
Ему пришлось прокричать эти слова. Иначе бы Строганов их не услышал.
И он не сошел с мостика до тех пор, пока не почувствовал, что ему надо принять эти мерзкие капли, а для того чтобы принять их, надо откупорить пузырек, найти стакан или рюмку, накапать, залить их водой... Значит, надо спуститься в каюту.
И он ушел с мостика без посторонней помощи, сам, и никто не заметил, с каким трудом он спускался по трапу.
Принял лекарство и тяжело упал в кресло, чтобы просидеть в нем совсем неподвижно десять минут или тридцать, а может быть, целый час...
А потом он опять поднялся на мостик, в ночной, уже начинавший рассеиваться туман и увидел Строганова, сосредоточенного и все такого же свежего, как будто поход не продолжался двенадцать часов.
И хотя на ветру, разгонявшем туман, дышалось легко, Сергей Иванович решил: придется идти к эскулапам. Капитан-лейтенант Говорущенко провоевал всю войну, скрывая от всех порок сердца, и выходил в атаки с больным сердцем, но то было во время войны. А сейчас - имеет ли право он скрыть?
И вот Сергей Иванович выполнил все, что ему полагалось: раздевался, ложился, садился, вставал и поеживался от охватившего его холодка. Его выслушивали, выстукивали, просвечивали, снимали кардиограмму. Наконец все было закончено. Его судьба решена. И не в его пользу, хотя лицо у врача было веселое.
– Ну, что?
– спросил адмирал.
– Я думаю, вам лучше всего отдохнуть, подлечиться, полежать у нас в госпитале. Как раз освободилась палата для одного. Вам будет спокойно, как в санатории, товарищ адмирал.