Ночью под каменным мостом
Шрифт:
В эту самую ночь два знакомых нам свадебных музыканта и шута, Екеле-дурачок и Коппель-Медведь, которые к тому времени превратились в двух усталых от жизни стариков, брели по улицам еврейского города, споря и пререкаясь друг с другом. Они играли за четверть гульдена на одной свадьбе в Старом Граде. Екеле изрядно потрудился на скрипке, а Коппель аккомпанировал ему на губной гармонике. Дело в том, что еврейских музыкантов, если только они знали мелодии модных танцев, хорошо принимали и христиане. Но после полуночи среди гостей, многие из которых перебрали крепкого пива да поверх него -- яблочной водки, завязалась потасовка. Едва лишь первый пивной кувшин просвистел в воздухе,
– - Ты дрянной ворюга! Мне стыдно за тебя!
– - кричал он.
– - Ничего-то не утаишь от твоих вороватых лап. Ты бы мог, когда никто не видит, украсть пять книг Торы у самого Моисея, да еще прихватить восьмую заповедь впридачу. По крайней мере, стащил бы что-нибудь стоящее. Там на столе были пампушки с медом и толченым маком. Так вот, они достойны королевского стола, а у нас в субботу ничего не будет в доме, кроме миски бобов да куска рыбы. Нет же, ты взял водку! Зачем нам водка? Тебе ее нельзя, а мне противно!
– - Уж тебе-то водка так же противна, как медведю -- мед!
– - смеялся Коппель-Медведь.
– - Ты же знаешь поговорку: водочка к рыбке рождает улыбки. Рыбку нам Бог послал, а водочку задолжал. Я сделал доброе и похвальное дело, когда взял со стола Исава то, что положено Якову. Видно, сам Бог хочет, чтобы эту субботу мы провели в веселье.
– - Но не за счет ворованной водки!
– - возмущенно воскликнул Екеле.
– - По правде говоря, я и не воровал эту водку, -- заявил Коппель-Медведь.
– - Я и не знал, что в кружке что-то есть. Я просто убрал ее подальше, чтобы кто-нибудь из этих хулиганов не разбил ее о чью-нибудь голову. Так что, схватив кружку, я уберег кого-то от большой беды и сохранил человеку здоровье, а может быть, даже и жизнь. Ты, Екеле-дурень, можешь называть это как хочешь, а я сделал достойное дело. И сверх того у нас есть водка!
– - Да чтоб она у тебя в глотке застряла!
– - зло и презрительно сказал Екеле.
– - Боже упаси!
– - вскричал Коппель.
– - Ты хочешь, чтобы я захлебнулся, чтобы Бог удушил меня? Заметь, Екеле, сейчас как раз первые часы после полуночи. Петух еще стоит на одной ноге, и его гребень не красный, а белый, как волчье молоко. Ты же знаешь, Екеле, что это часы Самаила(1), когда все злые желания исполняются!
– - Так я желаю, -- отвечал Екеле-дурень, -- чтобы ты со своей водкой пошел к палачу, а по дороге еще сломал себе ногу и шею и больше не попадался мне на глаза.
– - Так я и пойду, -- плаксивым голосом проворчал Коппель.
– - И больше не вернусь. Ты видишь меня в последний раз в жизни.
Он сунул кружку под полу плаща и сделал такое движение, словно собрался уходить.
– - Постой!
– - крикнул Екеле.
– - Куда же ты пойдешь в такую темень?
– - Ты ничего не делаешь путем, -- пожаловался Коппель.
– - Я с тобой -ты посылаешь меня к палачу. Собираюсь пойти -- ты кричишь: останься, куда ты? Стоит мне присесть,
– - Замолчи!
– - перебил его Екеле.
– - Ты ничего не видишь? И не слышишь?
– - ...Я потею, -- закончил Коппель свое рифмованное присловье, а потом только остановился и прислушался.
К тому времени они уже пересекли Широкую, миновали Белелес и теперь стояли около завалившейся, почерневшей от времени стены синагоги Альтнойшуле. Из-за стены доносилось тихое пение и гудение голосов, а из узких окошек Божьего дома пробивался слабый свет.
– - Никогда бы не подумал, что в такой поздний час там могут быть люди, -- прошептал Коппель-Медведь.
– - Они поют "Овину малькену", будто все еще Новый год, -- тоже шепотом удивился Екеле-дурачок.
– - Зажгли свечи и поют, -- сказал Коппель.
– - Пойду-ка посмотрю, что это за люди. Интересно...
– - Идем, идем отсюда! Мне это совсем не нравится!
– - ответил Екеле.
– Что ты там хочешь увидеть, что такое узнать?! Пойдем скорее, сдается мне, тут не чисто...
Но Коппель не послушался его и побрел через улочку прямо к окну, из которого пробивался свет.
Екеле последовал за ним на подкашивающихся ногах. Как ни силен был его страх, он не мог оставить своего друга и спутника многих лет -- только покрепче прижал к себе завернутую в кусок черного полотна скрипку.
– - Я думаю, там происходит нечто любопытное, -- сказал Коппель, заглянув в окошко.
– - Я вижу свечи, слышу голоса и всякие звуки, а людей ни одной живой души не видать... А вот кто-то кашляет -- точь-в-точь как покойный пекарь Нефтель Гутман, которого вынесли в прошлом году на кладбище...
– - Да помянет он нас добром!
– - дрожа всем телом, шепнул Екеле.
– Значит, он и там, в вечной жизни, кашляет. А разрешают ли ему там печь пирожные? И, если да, то кто же их там ест? Коппель-Медведь, мне страшно. Говорю тебе, уйдем отсюда, здесь человеку нечего делать. Почему ты не хочешь меня слушать? У них тут свой праздник -- зачем им мешать? Пойдем скорее! Становится холодно, и глоток водки из твоей кружки, будь она краденая или некраденая, пойдет нам обоим на пользу -- согреемся перед тем как лечь в постель.
– - Я остаюсь, -- возразил Коппель-Медведь, -- хочу видеть, что из всего этого выйдет! Если боишься, иди один.
– - Да ведь я за тебя боюсь!
– - застонал Екеле.
– - Я хочу, чтоб ты жил сотню лет, но ты же знаешь, что говорил врач и как у тебя со здоровьем. Вдруг они тебя позовут...
– - За меня не трусь!
– - усмехнулся Коппель-Медведь.
– - Старый черепок иной раз живет дольше нового горшка. Да и что плохого в том, что я наконец освобожусь от тесноты и избавлюсь от нужды?
– - Опять ты за свое!
– - испуганно и возмущенно вскричал Екеле.
– - Ты-то освободишься и избавишься, а что будет со мной, если я вдруг останусь без тебя, да еще надолго? Об этом ты подумал? Хороший же пример верности и братской любви ты мне показываешь!
– - Тихо!
– - крикнул Коппель.
– - Они перестали петь. "Овину малькену" кончилось...
– - Сейчас, -- замирающим голосом пролепетал Екеле, -- они начнут читать Тору... по вызову раввина...
И как только он сказал это, внизу, посреди невидимого собрания, прогремел голос: