Ноль часов по московскому времени. Новелла II

Норк Алекс

…

Иду к себе, в голове непонятное беспокойство, какая-то суета, словно чужой кто-то рыскает.

Однако скоро понимаю - это все же я сам: невольно, на подсознании, хочу связать два убийства.

Но убийства эти связываться не желают.

И я физически ощущаю пустоту между ними.

Тогда чего я там внутри сам на себя напираю?

Сразу, вернувшись, звоню Марине.

И после короткого разговора окончательно устанавливается - человека отправили на тот свет; никакой гипертонии не было, даже хвастал, что всегда давление сто двадцать на семьдесят. Как сказала она: «даже при гриппе лекарств не принимал, лечился лимонами и медом».

На вопрос - что делать?
– нахожу ответ только один: надо отправляться в ресторан Страхова и «прощупать» того подозрительного, со слов Марины, управляющего.

А еще… еще Марина говорила про сына от первого брака, я упустил этот факт вчера, надо сейчас затребовать по нему справку.

По самому покойному и этому управляющему рестораном

справки я уже прочитал. И ничего почти не извлек: Страхов закончил Плехановский, возраст - 47 лет, кандидат экономических наук, работал до 91-го года старшим научным сотрудником в НИИ; управляющий этот 30-ти лет, закончил Пищевой институт, работал кем-то в Мосторге; оба ранее несудимы и не привлекались.

Ничего необычного в том, что один человек из гражданского, а не уголовного мира, отправил на тот свет другого такого же, в начале 90-х не было. Впрочем, оно и сейчас никуда не ушло, это что-то в крови - национально-исторический спорт такой. Вспомним, старой русской традицией были деревенские драки по праздникам - религиозным в то время, кстати сказать. Дрались село на село, без близких соседей - улица на улицу, а там, где она была всего лишь одна, - две половины бились между собой; доходило и до убийства.

Откуда бралась озверелость, пусть даже подогретая крепким стаканом? Что за удовольствие - бить со всей силы без всяких причин человеку в лицо? Откуда оно вдруг рождается?.. А было ли подобное нечто в Европе? Я спрашивал многих, люди пожимали плечами: может быть «где-то когда-то», но они не помнят, не знают. Тогда почему у нас?

Ответ просится из сказанного уже о нелюбви русского человека к себе самому (а значит, к другому тем более) - но отчего она-такая укоренилась в русском характере?

Тут опять правильнее всего покопаться в классике. И приходят на ум два автора: Алексей Максимович Горький - «О русском крестьянстве», и современник наш академик Александр Михайлович Панченко, делавший очень важные высказывания по данной теме. С них и начнем. Однако помня о том, что речь идет не о сегодняшнем человеке, а о формирующем его историческом образе жизни, правильнее - базовых условиях существования, воспроизводимых изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение. А.М. Панченко выводил принципиальное различие в исторических типах человека - русского и западноевропейского. Первый - наш - по массе своей крестьянский, да и та ее часть, что попадала в город, пополняя ремесленный и торговый люд, долго сохраняла крестьянскую психологию. А заключалась она в следующем: полная самостоятельность крестьянского хозяйства, заставлявшая крестьянина быть хлеборобом, скотоводом (отчасти и ветеринаром), плотником, ремонтником дома и инвентаря и т. д. вплоть до акушера при родах жены, потому что и такая задача неожиданно могла встать перед ним. Как социальная единица, русский крестьянин был универсал. А кто нужен универсалу? Он «всё сам», и ему не нужен никто. Разумеется, он не откажется, случись что, от помощи, но в психологии его сидит: «сам, всё должен уметь сам, иначе не выживу». Казалось бы «всё сам» — хорошо, однако не будем спешить аплодировать. Быть мастером «на все руки» способны только редкие единицы. Средний человек по самому определению «средний», и всё сразу ему не по силам. Но необходимость к этому принуждает. Теперь чуть разовьем мысль академика Панченко: однако необходимость не радостная мотивация, а в постоянном своем, в неотвязном своем присутствии — она превращается в постылую спутницу жизни, причем активно командующую человеком. Какое чувство, раньше или позже, возникает у человека?.. Правильно — ненависть. Но ненавидеть «нечто вообще» человек не умеет, а чувство требует выхода — держать его внутри тошно. Вот и сравнение само собою явилось: возникает социальная рвота, массовая. К неприятной картине добавим еще из А.М. Горького: что видел русский человек, поднимая голову от постылой жизни?.. Бескрайность русскую, одинаковую везде таким же образом жизни, то есть видел безысходность. Очень сильные, а они всегда — исключение, сбегали: в казаки, в разбойники, еще куда-то. Остальные устойчиво формировали тип не любящего свою жизнь, озверелого к окружающим индивида.

Я уже не служил, когда случился Норд-Ост, но скоро стало известно, что, при эвакуации тяжело заснувших от газа людей, менты шарили по их карманам, снимали золотые цепочки и кольца. Скольким такие задержки стоили жизни от не оказанной вовремя медицинской помощи, просто от не пришедшего глотка свежего воздуха? Скорее воздух, откройте окна! — первая помощь при приступе, когда сердце на грани и от малого импульса зависит его ход или остановка. И чтобы убрать сомнения в том поведении ментов — глава Дагестана Р.Г. Абдулатипов говорил в телекамеру, что видел это мародерство своими глазами. У нас любят сказать: какое общество — такая и милиция (армия, чиновники и т. д.)… нет, все-таки, не совсем так — общество лучше, однако на эту тему попозже. Сейчас же посмотрим на тип человека у «них» — в Западной Европе. Опять академик Панченко: цивилизация там не крестьянская, а городская — то есть город создавал тип человека; но город жестко делит людей по профессиям и открывает конкуренцию внутри профессий; в итоге — город создает не универсалов, а специалистов; при высокой плотности европейских городов крестьянская масса не была от них дистанцирована и отчасти усваивала городской тип развития, понимая выгоду и сельской специализации. Специалист — сильная, но узко-профильная единица, нуждающаяся

во многих единицах других профилей, а этика труда давно установила дружественность, рождаемую совместным «производственным муравейником»; местные муравьи могут нападать на соседей, но никогда — друг на друга. А теперь добавим к сказанному А.М. Горького его собственными словами: «Человек Запада еще в раннем детстве, только что встав на задние лапы, видит всюду вокруг себя монументальные результаты труда его предков. От каналов Голландии до туннелей Итальянской Ривьеры и виноградников Везувия, от великой работы Англии и до мощных Силезских фабрик — вся земля Европы тесно покрыта грандиозными воплощениями организованной воли людей, — воли, которая поставила себе гордую цель: подчинить стихийные силы природы разумным интересам человека. Земля — в руках человека, и человек действительно владыка ее. Это впечатление всасывается ребенком Запада и воспитывает в нем сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности как наследника чудес, труда и творчества предков. Такие мысли, такие чувства и оценки не могут возникнуть в душе русского крестьянина. Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое свойство опустошать человека, высасывать его желания. Выйдет крестьянин за пределы деревни, посмотрит в пустоту вокруг него, и через некоторое время чувствует, что эта пустота влилась в душу ему. Нигде вокруг не видно прочных следов труда и творчества. Усадьбы помещиков? Но их мало, и в них живут враги. Города? Но они — далеко и не многим культурно значительнее деревни. Вокруг — бескрайняя равнина, а в центре ее — ничтожный, маленький человечек, брошенный на эту скучную землю для каторжного труда. И человек насыщается чувством безразличия, убивающим способность думать, помнить пережитое, вырабатывать из опыта своего идеи!» Я не зря дал здесь повтор о России, обратим внимание: Горький говорит, по сути, о творческой формации западного человека и апатичном состоянии русского. Это не значит, что русский тип глуп, не талантлив — многие наши великие имена доказали, что это не так; всё приведенное относится к «массовому портрету». И еще об одном своем впечатлении; при первой поездке в Германию, после почти не сохранившего старины Берлина, меня занесло в небольшой город Шверин, где сохранился храм ранней готики — стреловидный, красного кирпича, потянувший к себе прямо с вокзала. Ранняя готика лишена украшательства, она лаконична, ее гармония — в идеальности монументальных частей и пропорций. Храм поражает — внутри оказываешься в грандиозном вертикальном пространстве, стены — чуть вогнутые внутрь — устремляются в высоту так, что исчерпывают ее всю, ощущение возникает тройственное: своей вдруг крошечной малости, гениальности творцов храма и, вслед этому, ответственности за себя как существа той же породы, а значит, способного тоже к каким-то серьезным свершениям. И неважно, что это не русское, а немецкое, потому что все мы люди. Вот это тоже чувствуешь — общность человека в его величии. И явившись тогда, укоренилась во мне мысль: люди различаются в мелких пристрастиях, манерах, привычках, отличаются по количеству в них дурного, а в высших своих проявлениях — подвигах, прорывах в неизвестное-новое — не отличаются вовсе; ну, подвиг он и есть подвиг, и совершить его может русский, испанец, якут… завтра может совершить или совершил уже тысячу лет назад.

Впрочем, не модно сейчас русскому про общечеловеческое вспоминать, непатриотично даже, «у нас особенная…» да, говорил. Домой-домой, в московскую позднюю осень!

Ноябрь принял вахту, хотя еще без осадков и слякоти.

А впереди зима - противное это в Москве время года. Правда «старшие» пообещали мне путевку на неделю в Египет на новогодние отпускные.

Забыл сказать: зарплаты наши в то время были весьма даже скромные.

Ресторан стоял лицом на бульвар и заметен был крупной вывеской.

Зал почти пустой, только трое хорошо одетых мужиков, и похоже - опохмеляются.

Девушка сразу подходит улыбчивая - «мы к вашим услугам, куда вас посадить…»

– Насчет того, чтобы посадить, — достаю удостоверение, — оно больше к нам относится, но я по другому поводу - хочу поговорить с управляющим.

Шуточка немного смутила, девушка предлагает все-таки куда-нибудь сесть, пока он подойдет.

Сажусь в угол, подальше от мужиков.

По обстановке, ресторан хорошего класса: интерьер бежевато-розовых тонов, скатерти недешевые, удобные полукресла, по стенам небольшие картины.

А сзади меня… там два кабинета за обшитыми материей панелями с изображениями экзотических птиц.

Очень скоро в другом конце залы появляется мужик - явно тот, кто мне нужен.

…подходит…

Взаимно представились.

Физиономия вполне приличная и без признаков частой выпивки.

Сразу спрашивает — чай или кофе и очень убедительно говорит про отличный кофе в их ресторане.

Я соглашаюсь.

И с первых слов выражаю соболезнование ему и всему коллективу в связи с происшедшим.

— Да, знаете, мы в некотором шоке… дикий случай… и ведь пил он вчера совсем немного.

— Вы тут были, когда они отмечали помолвку?

— Нет, шеф мне позвонил, м-м… около часу дня, велел проехать по поставщикам — добиваться от них скидок на следующий месяц, у нас месячные договора.

— А что мало пил, вам сотрудники сказали?

— Они сказали, и сам я после шести появился. Мы тут с ним по бухгалтерии кое-что посмотрели. Так он был в полном порядке, чуть тянул из бокала сухое, а так… как мы с вами сейчас.