Noli me tangere
Шрифт:
– Принцесса снова попыталась убежать, - эти слова встретились с тихим хихиканьем.
Сарсави и Сетау прятались на балконе, Савл мог приметить часть одеяний, выглядывающих из-за резных панелей. Они всегда были рядом с Первосвященником.
Первосвященник не сразу ответил, струны еще успели грустно спеть, прежде чем он отнял руки и откинулся назад.
Яркие морозно-голубые глаза машинально скользнули по лицу собеседника - суровому и жесткому - его резкий профиль можно было смело чеканить на монетах. Светлые, едва заметно вьющиеся волосы, всегда были зачесаны назад и увлажненные ароматическим маслом.
–
– Шмели приносят пользу, Принцесса же, как бабочка-капустница, красива, но так и норовит оставить после себя пару гусениц. И безучастно наблюдать, как она в своих попытках так и стремится погубить себя, можно лишь имея черствую натуру.
– С твоего языка так и сорвется фраза, что она любую душу превратит в камень.
– С моего языка сорвется лишь мольба к вам, просьба усмирить душевные и физические рвения Принцессы-Священницы.
Первосвященник неторопливо уложил плектры в аккуратную деревянную шкатулку, и только когда уселся, привалившись к оконному косяку, ответил:
– Принцесса лишь мышь, которая порой грызет плоды на грядке. Стоит ли она тех усилий, понадобившихся для установки капкана?
– Грызуны не раз становились причиной эпидемий и голода, - парировал Савл, которому порядком надоело, что Первосвященник постоянно отмахивается от своей подопечной, - вы, может, и видите в ней экзотическую диковинку, но я уверяю вас, эта чудесная бабочка из дальних стран - самая обычная плодожорка. Известно, что камушек ведет к оползню. Особенно сейчас, когда даже птичьего щебета хватит, чтобы сотрясти горы. Редко мы слышим пение Иевфаэ.
– Пение? Косатки в холодных морях поют мелодичнее, крики чаек приятней для слуха, чем вопли Иевфаэ.
– Каким бы не был его голос, но звучал он не обнадеживающе. И самое важное - его состояние тоже.
Савл неожиданно провел рукой по лбу, словно от усталости.
– Не всегда божья сила исцеляет, - заметил Первосвященник, наблюдая, как ночные ветра сгущают мрак над Обителью.
– Его рана от божьей милости.
– У Иевфаэ редкий... дар, которому не научиться и которым не овладеть. Увы, но он обречен на искалеченное существование, и все, что в моих силах - помочь миру облегчить его пребывание в нем. Всевышняя милость не берет во внимание недостаток человеческого облика.
– Иевфаэ стоит набраться сил прежде, чем вступить в свой сан, - Савл немного помолчал, - он позднее дитя, кто знает, от этого ли он так неполноценен? И стоит ли ему возлагать на себя венец? Он все еще не может прийти в себя после песни, а когда ему откроются божьи слова, он и вовсе сойдет с ума. Его не примут прихожане.
Благовестный охотно в это верил. Если Обитель не может излечить душевные недуги столь важной персоны, то верно ли эта персона имеет право на сан? Может, он вовсе и не благословлен Богом, а проклят за грехи?
– Один из способов, могущих помочь ему, и кажущийся мне самым удобным, ты - Первый из Двенадцати - не одобряешь...
–
– Савл, мы уже разговаривали об этом.
Один из Двенадцати слегка склонил голову.
– Иевфаэ нужно окрепнуть. А это долгий путь, и займет он не меньше нескольких лет. И эти лета мы потратим на его крепость. Он никогда не излечится, не станет, что называется, нормальным, но тело и дух его смогут переживать божественное откровение чуть легче, - Первосвященник замолчал и снова задумчиво уставился на непостоянное ночное небо, прошло несколько мгновений, прежде чем он заговорил, - еще пара Лун и начнется Прощание.
– Удивительно рано вы начали об этом думать, - Благой уловил металлические нотки в голосе Савла и постарался подавить раздражение.
– В этом году заканчивается цикл о божестве глициновых ветвей, как любят называть его в народе. Красивая история, верно? Любуясь цветением глициний и вишни, вдыхая благоуханные ароматы апельсиновых и сливовых цветов, оно пожелало, чтобы люди оставались в этом мире навечно и принесло себя в жертву ради человечества.
– Больше весенняя, - лицо Савла было непроницаемым, а голос равнодушным, хотя внимательный человек сразу уловил бы некоторую жесткость в его тоне.
– Стоит уже начать думать о актере на роль Судьбы, которая погадает мне в моей холодной гробнице, - Первосвященник с трудом удержал усмешку, но все же последние слова прозвучали удивительно криво, он так и не смог выдержать ровный тон своего голоса, - неужели еще никто не выдвинул свою кандидатуру?
Возлюбленному Бога до безумия хотелось закурить свою трубку, но он все же решил не нарушать то внимание, которым его одаривал Первый из Двенадцати.
– Стоит сначала дождаться Аусе. У Эномии в этом вопросе большие привилегии, к тому же никто из других храмовых комплексов еще не предоставил возможных участников, - сухо ответил Савл.
– Актеров я оставляю на твое попечение, так же и на попечение остальных Благословленных, однако я хочу воспользоваться своими привилегиями, весьма обширными, надо сказать. Моя воля - избрать на роль Судьбы Ильделиндис.
Савл так и сидел с непроницаемым лицом, только веки прикрыли глаза словно в задумчивости.
– Роль Судьбы - великая почесть и великая ответственность. Принявший эту обязанность, поселится в ваших Покоях, где проведет год, пока на следующее Прощание его не сменит новый актер...
– Савл, - раздраженно прервал его Благовестный, - я знаю об этом прекрасно, перестань...
– Первосвященник с трудом удержал на языке рвущееся "нудеть" и продолжил за него, - предсказать судьбу самому воплощению Бога - страшная и восхитительная участь. Участь, предназначенная лишь добродетельным и целомудренным персонам, чей разум не затуманен ни желаниями, ни пороками, кто помыслами своими устремится к Великому Первозданному и укажет путь Несущему Благую Весть. И чем же Ильделиндис не годится? А мне не стоит даже смотреть на тебя, чтобы понять, что ты будешь возражать.