Номенклатор. Книга первая
Шрифт:
Ну а чтобы развеять все сомнения насчёт благоразумия Либона Друза, Тиберий позовёт его к себе на пиршество, и, ни словом, ни выражением своего лица не выкажет ему ни одного упрёка, а будет выжидать, когда кто-нибудь за него вступится и Либона Друза обвинят с заговаривании с духами из подземного царства, среди которых он уже принялся искать для себя того, кто поддержал бы его в претензиях на цезарство.
Так же Тиберий смотреть не мог на тех людей, кто не держал своего слова. Что являлось вторым по важности признаком ненадёжности человека, кто легко может быть склонён в заговор. – Сказал ты, Аллутий, что ради меня готов пойти на смерть как простой гладиатор. Так вот тебе меч, иди. – Вкладывая меч в руки Аллутия, трибуна, слишком поспешного на заверения своей верности Тиберию и сказанному слову, говорит Тиберий, отчего-то сильно уверенный в том, что Аллутий ему на глаза больше никогда не покажется и не попадётся.
И самая для Тиберия неприятная и с дрожью воспринимаемая, свойственная всякому заговорщику характеристика его поведения, это когда кто-то в его присутствии невнятно или с трудом ему удаётся разобрать, – шепелявит, брызгает слюной или вообще гад, пытается иносказательно умалчивать и затишать свои разговоры, – разговаривает. И Тиберий в прежнее время легко бы мог привести к пониманию того человека, кто по природному неблагоразумию был наделён умом так не желательно для Цезаря разговаривать, – давай уже не мычи, Аллупий, а говори толком, – но после того случая, когда ему на его резонное и по делу заявление: «А что это там Гней Пизон так не слышно для меня говорит, или может быть скрывает?!», со свойственной Гнею Пизону дерзостью ответил он сам: «Неужели, Цезарь, и вправду враги Рима говорят, что Цезарь глух к своим согражданам?!», он перестал никого не слышать. Что своеобразно сказалось на его внешнем виде – он особенно вытянулся в подбородке и в той лицевой своей части, где важное место занимали его уши, кои не то чтобы оттопырились, а они как казалось со стороны и на них глядя, стали к вам ближе со всех сторон.
И вот со всем этим глубокомыслием и подозрением в свою сторону в глазах Тиберия Цезаря, и всё из-за своей спешки, столкнулся сенатор Котта Мессалина, кто хотел стать для всех людей примером того, как нельзя поступаться своими основополагающими принципами – никогда не спеши быть не самим собой, а это значит, не теряйся в любом положении, а стал для всех примером того, как нельзя поступать. Где он оказался в итоге на глазах Тиберия за столом его наизлейших врагов, как он предположительно думает, и жизнь отчего-то его никогда в этом не переубеждает.
И теперь любое сказанное тобой слово, – Гней Пизон, давай выпьем за здоровье Цезаря, – слышится Цезарем в призме его, Котты, заговорщицких мыслей.
– Ага, так вот кто есть главный заговорщик. – В миг раскусит Тиберий Цезарь ещё с час назад ни в чём неподозреваемого сенатора Котта Мессалину, кого он даже хотел обласкать должностью проконсула. А теперь, когда он так безрассудно поступил, заняв место за столом с самыми верными врагами Цезаря, и себя выдал в результате такой оплошности, то ему нужно готовиться к самым сложным отношениям с Цезарем. Кто начнёт его одаривать подарками и должностями, приближая к себе, а как только Котта Мессалина ослабит своё внимание, то тут-то он и будет схвачен на своих безмерно неблагочестивых, распущенных словах. – Я сам всего для себя добился и мне некого за это благодарить.
Правда такие неосторожности крайне редко случаются, и как правило, самим Цезарем изначально предусмотрены и предопределены. – Чего Котта Мессалина там стоишь отдельно от всех в растерянности, как будто не знаешь, где твоё место и где тебе сесть?! – кричит Цезарь в сторону Котты Мессалины, только что зашедшего в зал для торжественных обедов. Отчего Котта Мессалина сразу теряется и не знает, как на это ответить. Но Цезарь и не ждёт от него ответов, когда уже сам за него всё решил. – Давай, Котта Мессалина, занимай место за столом самых близких моих друзей, Либоны Друза, Гнея Пизоны и Азиния Галла. Ты ведь их всех отлично знаешь?! – А вот что было сказано в конце Цезарем, и что им тут подразумевалось – вопрос или раскрытие того, что от всех пытался скрыть Котта Мессалина, свою вовлечённость в заговор врагов Тиберия Цезаря, кто как и всякий Цезарь не может спокойно жить, не зная о существовании заговоров против себя, то тут вопрос на это открытый.
Вот Котта Мессалина, и в лице бледнеет, и боится навлечь на себя гнев Цезаря своим нежелательным для Цезаря поведением. Где он бы хотел сразу отказаться от такой милости Цезаря, но тогда Цезарь сразу в нём увидит бесконечно самонадеянного гражданина, для кого пойти против Цезаря ничего не стоит, и значит он легко может записаться в число заговорщиков, недовольных его властью. Где они, все эти заговорщики, отличаются от верного своему гражданскому долгу гражданина тем, что не будут принимать смиренно власть Цезаря, дарованную ему богами, а захотят физически этому воспрепятствовать, устранив эту для себя помеху к самим желаемому месту Цезаря.
Вот и выходит так, что Котта Мессалина, сам того нехотя, оказывается не просто среди заговорщиков, а он чуть ли не стоит во главе заговора против Цезаря. Что между тем не самый надуманный случай, а чуть ли обыденная реальность для этого времени, когда существует столько противоречий в сенаторских умах, а другого выхода им не дают как-то.
Но Котта Мессалина большого и хитроумного ума человека, и он никогда не сдаётся, даже если на этом настаивают вот такие невероятные обстоятельства жизни, где он буквально поставлен в тупик отношений с Цезарем – ты или я Цезарь. А Котта Мессалина ещё быстрее чем Тиберий смекнул, что ему несёт это приглашение Тиберием за один стол с его врагами как минимум, а максимум, что они демонстрируют, так это свою контр точку зрения на все дельные и по существу предложения Тиберия, кто всего лишь хочет внести ясность в правовую систему гражданских отношений, этот становый хребет империи, действующую уже столько лет, как говорят с незабываемых, да только на словах времён, которая столь запутанна и несовершенна, и которую по мнению Тиберия, неустанно, а точнее, сколько ему позволяют силы, находящемуся в залах судебных заседаний, пора структурно реформировать.
И Котта Мессалина, уразумев эту хитрость Тиберия, выжидает и не поднимает тост за здоровье Тиберия, после которого он может запросто обвинён в том, что у него имеются сомнения в здоровье Цезаря и на каких-таких интересно это основаниях, он так нездорово для Цезаря разумеет. А вот самые лютейшие враги Тиберия уже по его мнению, где особо всегда им выделялся и выделяется Гней Пизон, шибко острый на язык, но не слишком зоркий и дальновидный в плане видения тех последствий, которые несёт его язвительный язык, уже понимая, что Тиберия не переубедить относиться к ним так пристрастно, не собирается быть воздержанным. И если они пожелают выпить за здоровье Цезаря, то кто им в этом помешает. Да никто, в том числе и сам Цезарь.
И Гней Пизон, с помощью нескольких бокалов вина укрепив свой рассудок и взгляды на свою нерушимую никак позицию в сторону оппозиции мнения Цезаря, поднимает себя за волосы на ноги и тут же, пока что только выражает намерение поднять бокал за здоровье достойнейшего из цезарей, Цезаря Тиберия. И при этом Гней Пизон очень удивительно и странно для Котты Мессалины смотрит на Тиберия – он как бы делит между Тиберием и им, Коттой, свой взгляд. И Котта Мессалина догадывается, что всё это значит.
– Это уж точно не та высочайшая степень его восхищения перед Цезарем, где он находится в столь невероятной растерянности перед величием Цезаря, что на его глазах стал расходиться в своём взгляде на него. – Быстро сообразил верно рассудить Котта Мессалина. – А Гней Пизон, что за не гнушающийся ничем демагог, решил перевести все подозрительные взгляды Тиберия на меня. Мол, посмотри Тиберий внимательно на Котту Мессалину. Разве он не заслуживает для тебя пристального внимания. И ведь Тиберий прислушался и теперь внимательно на меня смотрит. – Похолодел в сердце и в спине Котта Мессалина, готовый взяться за кинжал и пробить им дно кружки Гнея Пизона.