Новая эпоха

Безбашенный Аноним

Сама же казнь ничего примечательного из себя не представляла — ну, не считая титулованной личности казнимого, что для основной массы было в диковинку. Вывели, до набедренной повязки раздели, к столбу привязали, зачитали приговор. У него, правда, ещё оставалась слабенькая надежда, что выпорют показательно, удовлетворят этим зрелищем толпу солдатни, да и объявят помилование. Гнусно, унизительно, но не смертельно, а там — дайте срок, он всех своих обидчиков запомнил, и ни одного не минует расплата! Но сечь его начали всерьёз, не щадя, и только тогда до него дошло окончательно. Сперва он сыпал бранью, потом ревел, но в конце концов и рёв его сменился визгом забиваемой свиньи.

Собственно, как раз в этом-то утробном визге и заключался основной эффект — вместо какого-то высшего существа зрители увидели просто обезумевшее от боли и ужаса издыхающее животное, которое ещё и обгадилось, вдобавок, когда копыта откидывало.

Так "блистательного" и запомнили — высеченным засранцем. Присутствовали при этом зрелище и представители пленных, включая и знатных, для которых особо поучительно было увидеть, как НЕ следует вести себя человеку, считающему себя благородным. Этот урок хороших манер вовсе не был лишним, учитывая предстоящую жеребьёвку. И вскоре нам это здорово пригодилось…

Пока я разжёвывал учёному греке все преимущества поселения ураниенутых сектантов в очищенной римлянами от коренных жителей Гасте, жеребьёвка закончилась, и бедолаг как раз отделяли от счастливчиков. Были, конечно же, бабьи слёзы с соплямии, было и ворчание мужиков, но без психопатии как-то обошлось. Кто не видел недавнего предсмертного унижения Крусея, тем рассказали очевидцы, и уподобиться ему желающих не оказалось. Те из пленных, кому не выпало жребия жить, решили хотя бы уж достойно встретить гибель, и проблем с ними особых не наклёвывалось — во всяком случае, никого из них не понадобилось ни в кандалы ковать, ни даже вязать. Проблемы наклюнулись с некоторыми из спасшихся, у которых вытянули неудачный жребий их зазнобы. К счастью, немного таких оказалось — десяток с небольшим, и я приказал составить список девок, а их женихов включить в последнюю очередь эвакуируемых. Первую уже повели к порту, куда должна была вскоре подойти отвёзшая предыдущую партию бастулонская флотилия. А мы выстроили колонну смертничков и повели их к римскому лагерю. Конвоировали их, естественно, тарквиниевские наёмники — легионеров-ополченцев, как и наших лузитан, решили от этой весьма неприятной миссии освободить. Млять, нас самих бы ещё кто от неё освободил! Увы, о таком счастье даже мечтать не приходится — мы тоже по сути дела тарквиниевские наёмники, и чем выше наше служебное положение, тем к большему оно нас обязывает. Солдаты терпят — мы тем более должны. Да и есть у нас в римском лагере кое-какие дела, которые кроме нас один хрен разрулить некому. Так вот и повели колонну — через "не хочу".

Законность — она не только у нас торжествует. У римлян на этом такой пунктик, что куда нам, варварам, до них! Торжество римского закона видно издалека — мы ещё до их лагеря не добрались, а уже наблюдаем висящих на крестах пленников. Многие ещё живы, и им уж точно не позавидуешь — не прибиты ведь, а привязаны, так что долго ещё мучиться будут. Я уже упоминал, кажется, что прибивание к кресту — не жестокость, а как раз наоборот — милость к распинаемому, потому как от кровопотери быстрее загнётся и меньше будет страдать? Правда, с другой стороны, быть привязанным лучше, если вдруг передумают и помилуют, но для пленников из Гасты это чистая теория — ну кто помилует мятежников? Так что висеть им ещё и висеть, и те из них, кто поздоровее, много раз ещё успеют позавидовать хилым задохликам…

Как раз у нас на глазах распинают очередного осуждённого. Крест уложили на землю возле вырытой для его установки лунки, на него сверху — смертничка, за руки его к перекладине привязали, за ноги к столбу, Затем приподняли вшестером, нижний конец в лунку направили, перекладину подняли на высоту поднятых рук, двое её руками держат, двое длинными рогульками толкают, двое за верёвки подтягивают. Устанавливают крест вертикально и фиксируют в лунке заранее приготовленными каменюками — так теперь и виси, мятежник, насколько здоровья богатырского хватит. Некоторым, говорят, дня на три хватает. Проходим рядом, и я узнаю в одном из висящих того старшего переговорщика, что горячий молодняк урезонивал, да о семьях беспокоился. Давненько уже мужик висит, не удивлюсь, если со вчерашнего вечера, но ещё живой. Шевелится, открывает глаза, тоже меня узнал, криво ухмыляется, а в глазах — вопрос. Киваю ему — типа, успокойся, спасены твои. Оборачиваюсь к Володе:

— До лагерного вала и частокола с часовыми метров пятьдесят, а до ближайших кустов метров двадцать, не больше, — говорю ему по-русски, — Мы-то с тобой промажем, из деревенщины двое из трёх промажут, но балеарцы и дальше в башку попадают…

— Понял, — отозвался спецназер, — Вечером?

— Ага, в сумерках…

Я снова встречаюсь глазами с висящим, сдвигаю шлем на затылок, делаю вид, будто пот со лба рукой вытираю, да на солнце ему незаметно показываю. Потом киваю в сторону заката и изображаю руками укладывание "жёлудя" в пращу. Распятый сначала недоуменно таращится, но затем улыбается и благодарно кивает — понял таки смысл

моей неуклюжей пантонимы. Увы, это и всё, что мы можем для них сделать. А для многих ведь не сделаем и этого и лишь для некоторых, очень надеюсь, сможем больше…

В лагере сдаём приведённых бедолаг помощнику римского квестора, но сразу его предупреждаем, что намерены прикупить скота из римской доли добычи, а скот нам нужен самый разнообразный, в том числе и двуногий, и в числе приведённых нами тоже интересующие нас экземпляры имеются, так что пусть их пока-что тоже далеко не прячут. Пересчитал римлянин переданных ему рабов по головам, прикинул на глазок пропорцию баб и детей, накорябал на папирусе резолюцию и пришлёпнул печать — римская войсковая казна получила от друзей и союзников из Оссонобы свою законную долю добычи и более никаких претензий к ним не имеет. Мы с Володей переглянулись и обменялись кивками, едва сдерживая торжествующие ухмылки — прокатило! Четверть ведь отсчитана только от тех, что ПОСЛЕ взятия Гасты нам сдались, а с выведенных оттуда и спроваженных в порт втихаря ДО ТОГО — взятки гладки, а значит, и башлять нам квестору "за раззявистость" придётся куда меньше, чем мы ожидали. Ну, мы-то этим уж всяко не обижены — больше останется на выкуп части из этих только что сданных и на закупку скота, нужного и в нашей метрополии, и в колониях.

Скот, собственно — основная добыча, если рабов не считать. Побрякушки-то из драгметаллов весьма компактны, и приныкать их несложно, так что большая их часть к рукам их непосредственных добытчиков прилипает и до "общего котла" не доходит. Ну, сдадут разве только менее ценную часть для видимости, а что поценнее — прихомячат. А что громоздко и хрен приныкаешь — то всё сдаётся, в том числе и весь скот. Теоретически всё, что захватили у вторгшихся в Бетику лузитан, должно сперва на всеобщее обозрение выставляться, дабы ограбленные лузитанами хозяева своё имущество опознать могли, но кто это реально соблюдать будет? Подержали для порядка пару-тройку дней, кто успел из живущих неподалёку, тот успел, а кто далеко живёт, тех ведь даже и не уведомили. Так что все они, естественно, "не успели", и им засчитана "неявка". А римлянам с италийцами ведь не сам скот в основном-то нужен, им звонкая монета предпочтительнее, которую и вывезти в Италию легче, и поделить. Ну и прикарманить, само собой, если доступ есть…

— Не самое удачное время ты выбрал для своих сделок, Гней Марций Максим, — посетовал римский квестор, когда я заявился к нему в палатку, — Гай Атиний при смерти, и хорошо ли в такое время вести дела о низменном?

— Это будет большая утрата для всех нас, почтеннейший, но тогда — тем более надо решить все эти дела сейчас, пока у тебя ещё есть на них время, — с "почтеннейшим" я ему, конечно, изрядно льстил, поскольку сенатором он станет только, вернувшись в Рим, да и каким он там будет сенатором, после квестуры-то? Занюханным заднескамеечником, мнение которого никому не интересно! Но всё-таки сенатором, так что погладить его по шёрстке мне ни разу не жалко, а тщеславная деревенщина "уважение" любит и за него порой способна сделать то, чего никогда не сделала бы и за крупную взятку деньгами.

— Тоже верно, — согласился римлянин, понимающе ухмыльнувшись, — Потом мне будет уж точно не до того, так что лучше уж покончим с этим сейчас.

Причина его понятливости и покладистости очевидна, потому как время для махинаций — уникальное. Это же римляне-республиканцы! Высшей властью в провинции, то бишь империумом, обладает избранный в Риме гражданами претор, становящийся по истечении своего годичного срока пропретором и сохраняющий свой империум вплоть до передачи дел прибывшему наконец сменщику. Ну, строго говоря, он его сохраняет аж до своего возвращения в Рим и пересечения померия — священных границ города. Но это уже чисто римские юридические тонкости, нас в Дальней Испании не особо колышащие. Для нас — как прибыл из Рима новый "император", как принял дела от прежнего, так власть в провинции и сменилась, а до тех пор действует никем не отменённый империум старого наместника. Уникальность же нынешней ситуёвины в том, что нынешний "император" Гай Атиний катастрофически недееспособен. По факту пациент скорее мёртв, чем жив, но юридически-то он живёхонек, и его реальное овощное состояние никак на его империум не влияет. По вопросам военного командования его замещает легат, а по хозяйственным и казначейским — квестор. В результате внешне надлежащий порядок поддерживается, вся служба идёт своим чередом, все такие деловитые и подчёркнуто официальные, никакого расслабона. Военные трибуны гоняют в хвост и в гриву центурионов, те — с удвоенным пылом — солдатню. На те же совещания не только при всех регалиях являются, но многие даже и в шлемах, чтоб по всей форме быть одетым, как это и положено в римской армии. Каждый демонстрирует неукоснительно соблюдаемые римские законность и порядок!