НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник
Шрифт:
Впрочем, надолго нас не хватает и вот мы оба уже тяжело дышим, опустив перчатки.
— Молодец — выдыхает Отоши, едва успокоив дыхание: — надо тебя Иназаве-сенсею показать. Может ты талант и вундеркинд. Где раньше занимался?
— Э… нигде? Сам по фильмам и интернету — заявляю я заранее заготовленную версию. В принципе технически верно — Кента ничем таким и не занимался.
— О! Значит точно талант. Ну, погнали! — он снова поднимает перчатки, и я погружаюсь в привычный мир расчета траекторий и движений, тактики и стратегии. В эти минуты мозг словно бы освобождается от груза привычных проблем и становится свободным,
— Покажешь? — спрашивает меня Отоши, когда мы сидим на лавочке вместе, восстанавливая дыхание. Я отпиваю воды из бутылки и киваю головой.
— Что показать? — спрашиваю я.
— Как ты так джеб бьешь, что я пропускаю — говорит Отоши: — у тебя есть секрет!
— Пфф… нету там никакого секрета. Просто быстро бьешь и все.
— Нет, нет, нет. Я же вижу его, а ничего поделать не могу, не успеваю.
— Начать с того, что ты его не видишь. Не можешь ты его видеть. Ты видишь движение плеча и только тогда, когда уже поздно. Ладно, вставай — мы встаем и снова одеваем перчатки.
— Вот смотри — я веду рукой, обозначая джеб, он подставляет перчатку.
— Это я вижу, когда ты так показываешь — говорит он.
— Давай я с места ударю — я ударяю, и он снова подставляет перчатку.
— Я его вижу — говорит он: — но почему на ринге я не мог ничего сделать?
— Контекст. — отвечаю я: — я же не наношу удар так как сейчас — стоя на месте. Вот смотри, защищайся… — я делаю подшаг в сторону, обозначаю выпад, он поднимает перчатку, но удара нет, а тем временем расстояние между нами уже скрадывается — на пять сантиментов, но все же… следующее движение — еще пять сантиментов и вот уже моя перчатка совсем рядом с его лицом и … джеб! Вернее — знаменитый однодюймовый удар. Сейчас — скорее толчок в четверть силы. Отоши откидывает голову и потирает перчаткой скулу.
— Ага — говорит он: — кажись понял. Давай-ка я тебе покажу… — он приседает и обозначает выпад, скрадывая дистанцию, уходит в сторону и выбрасывает руку. Я сбиваю руку в сторону.
— Правильно. — говорю я: — верно понял. Только тут знания мало. Тут надо навык тренировать.
— Угу. Спасибо за науку. Буду отрабатывать — кивает он: — а ты, кстати, очень много отбиваешь, руками работаешь, когда подставкой можно защититься. Неэкономно. Энергии много тратишь.
— Так подставки можно только в перчатках делать — отвечаю я: — на улице так не закроешься, лучше сразу привыкать к нормальным блокам.
— Ага… — говорит Отоши и его глаза сужаются: — так я и знал. Ты — уличный боксер! Стрит файтер! А я-то думаю, чего ты локтями постоянно защищаешься и руки так держишь. На боях у Кумы выступал? Медвежий круг? Ставки на победителя? Правда, что там дерутся до смерти? Нет?
— Не знаю никаких медведей. — отвечаю я: — и на ринг не выходил пока.
— Жаль — грустит Отоши: — а ты я бы потом хвастался что с тобой знаком. Не знаешь о чем я? Да говорят в городе подпольные бои у Кумы происходят! Микс-файты в стиле гладиаторских боев! Не то, что скучные поединки в ринге… кстати, Купер сегодня выступать не будет, отменили бой. Перенесли. Его соперник, Болдуин — заболел какой-то гадостью.
— А почему вы его Купером зовете? — спрашиваю я. Вопрос обоснованный, потому что видел я пару раз этого Купера — обычный молодой японец и зовут его Такаши. Подающий надежды боксер, звезда и надежда этой школы, никаким боком не американец.
— Он же левша! — радуется Отоши: — ну как Генри Купер! Генри Купер самого Мохаммеда Али в нокаут послал однажды, вот мы его «на вырост» и прозвали так.
— Класс — удивляюсь я путям, которыми работает голова у Отоши: — если левша, так чего не Гай Юлий Цезарь или Македонский?
— Они все левшами были? — спрашивает Отоши и дождавшись моего утвердительного кивка, говорит: — ну тогда я просто об этом не знал. Хотя… какой из Купера Македонский… он же просто здоровяк и амбал. Шмяк, шмяк и все. У него стамина нечеловеческая и сила как у динозавра… его Халком звать надо… он, чего — у меня за спиной стоит?
— Нет. — я осматриваюсь в поисках Купера-Такаши, не нахожу его. Отоши вздыхает с облегчением.
— Иногда у него получается — делится он: — появляется у меня за спиной и слушает. Неудобно, а потом сразу — больно. А все мой длинный язык.
— Тут достаточно только не болтать лишнего за спиной у человека, которого ты не хочешь обидеть — говорю я, поучительно поднимая палец: — говорить только то, что ты можешь сказать человеку в лицо.
— Ага, ага. — кивает Отоши: — зануда ты Кен. Пойду я с Нобу-сенпаем поработаю, а ты мозги Тетсуе поклюй, может наешься. — и он уходит к Нобу, который понимает «лапы».
Я стягиваю с рук перчатки и сажусь на лавочку. Молчаливый крепыш Тетсуя уходит переодеваться — сегодня у него мало времени. Я достаю телефон. У меня несколько сообщений. Одно — от старосты, напоминание о вечерней встрече. Одно — от Томоко, спрашивает, когда можем встретиться. И наконец от тихони Шизуки — просто вопросительный знак. И когда моя жизнь превратилась вот в это?
Старосте пишу, что все в силе. Набираю номер тихони. У нее довольно бодрый голос для утра выходного дня. Объясняю, что вопросы здесь задаю я а не она и чтобы вечером подошла по адресу… диктую адрес старосты. Туда же направлю и Томоко. Что я делаю? Объясняю — нельзя в этом вот возрасте и на этом этапе позволить думать каждой из них что она — уникальна и что у нас тут отношения, или что-то даже издалека на это похожее. А еще — никакого секса. Как только здесь будет секс, то здравствуйте завышенные социальные обязательства. При том, что в молодом теле бушуют гормоны, Кента-кун всю свою жизнь подавлял в себе все, относящееся к половому влечению, наверное, потому и мне не так уж тяжело. Разве что на школьную медсестру заглядываюсь, но там грех не засмотреться.
Так что текущая задача с этими беспокойными девушками — по мере возможности помочь им в преодолении психологических проблем, подружиться с ними. Создать условия, чтобы они подружились между собой и… не пасть жертвой женских чар и прочих песен сирен. Фактически в Японии царит такой мягкий матриархат, тут как говорится — «коготок увяз, всей птичке пропасть».
Набираю номер. Разговариваю с Томоко. Диктую адрес старосты и прошу подойти пораньше. Теперь пути назад нет, меня ждет «веселый» вечер с тремя одноклассницами. На первый взгляд — обзавидоваться можно. Так бы обычный школьник и поступил — стал бы завидовать. Но если бы этот обычный школьник знал всю глубину этой бездны — он бы заплакал и полез под лавку, где бы свернулся в комочек и лежал, думая какие женщины страшные.