НОВАЯ ЖИЗНЬ или обычный японский школьник
Шрифт:
Секс между мной и девушками я пока не рассматриваю как вариант. Потому что много обязательств. Настанет день, когда этот секс для них в наших отношениях уже не будет играть такой роли — и тогда может быть. Это как с кунг-фу — сперва ты хочешь овладеть им, чтобы надирать всем задницы на улице, а когда ты действительно научишься этому, через десятки лет тренировок и поединков — тебе оно сильно и не надо уже. Уже и в лицо тебе плюнули, а ты только утерся и посмеялся. Потому что знаешь, что можешь всем бошки поотрывать… но зачем. Так и с сексом — когда он прямо нужен — у тебя его нет. А когда предложений валом — так вроде и не хочется.
Сейчас в моей жизни секс может быть только с Мидори-сан, вот уж кто валькирия. Она взрослая и у нее точно не будет всяких матримониальных поползновений типа «давай поженимся» или ревности. Вот кто, если и будет что-то — и ревновать потом не будет. Для нее это только интрижка. Думаю о том, как сказать Мидори-сан, что очень заинтересован в сексуальных с ней отношениях, но параллельно убедить в том, что я болтать лишнего об этом не буду и сохраню все в тайне. Это, кстати, большая проблема, парни в этом возрасте обязательно расскажут своим
— … сенсей? — Шизука наклоняет голову, внимательно глядя на меня. Надеюсь, у меня не текли слюни.
— Все понятно? — строгим голосом спрашиваю я у нее, и она снова кивает: — тогда не опаздывай! — она уходит, а я набираю еще один номер. Староста.
Глава 20
В полутьме горят свечи и на ковровом покрытии в гостиной сидят три девушки в черных полумасках. Они молчат и смотрят на меня. Ситуация немного похожа на какую-нибудь «Черную Мессу», где приносят в жертву мелких домашних животных и совершают ритуалы разной степени безобразности. Мне, тем не менее, нужна эта атмосфера. Маски на лицах — не для анонимности, каждый из сидящих тут может при минимальных усилиях вычислить остальных участников тайной вечери. Маски — для отрешения от своего привычного облика, для отрицания своей личности, для того, чтобы потом можно было сказать что «это была не я». И сказать это необходимо будет не городу и миру, не обществу и семье, а себе самому. Символизмом жестов и масок нельзя пренебрегать, это очень сильно воздействует на подсознание. Так что маски на лицах нужны нам всем для того, чтобы здесь не было больше Томоко, Шизуки и Наоми. Были только Первая, Вторая и Третья. Цифры прикреплены на масках, перепутать их невозможно. Я тоже в полумаске, но на ней нет цифры. Все знают кто я такой, но эта маска также не для сокрытия личности. Она для того, чтобы присутствующие девушки четко разделяли своего одноклассника Кенту-куна и таинственного Мастера. Чтобы не путать, так сказать, личную шерсть с государственной. Чтобы привычки и триггеры, которые происходят тут — не переносились на обычную школьную жизнь, а то может неудобно получится. Бывали прецеденты, да.
Я обвожу девушек в масках взглядом. Сидят спокойно, спины выпрямлены, только Наоми кусает губы от волнения. Челночная дипломатия убедила ее что познать что-то можно только путем принятия участия в этом чем-то. Ей любопытно, и она на самом деле интересуется именно БДСМ, я так полагаю, что наша староста хочет опуститься на самое дно колодца. К сожалению, я могу дать только то, что смогу. В отношения «мастер-личная рабыня» мне входить крайне неохота. Тот, кто думает, что в таких вот отношениях мастеру легко и приятно, знай только приказывай и удовлетворяй свои желания — жестоко ошибаются. Быть мастером — это ответственность за свою рабыню. Самый простой пример — вот связал мастер ее неловко, да нечувствительно пережал сонную артерию веревкой. Десять минут и все — уплыла твоя рабыня в страну Вечной Охоты. Даже если полиция вникнет, что она сама захотела, чтобы ее связали — ответственность все равно останется. В любом случае это убийство. Так что мастер, с одной стороны, постоянно беспокоится, как бы веревки не пережали что, как бы не затекли конечности, как бы не обжечь воском свечи слишком сильно, как бы не перешагнуть порог боли… и в то же время он никак не должен показать это свое беспокойство своей рабыне. Для нее он должен оставаться безжалостным и жестоким, но в то же время — думающем о ней. Лучше всего подходит аналогия с собакой — именно таким должен быть хозяин. Строгим, но все же иногда — чуть-чуть — думающем о ней. То есть эти отношения затягивают почище обычных романтических — тут тебе не в кино сводить и в кафе пироженку покушать, тут все серьезнее… и такого мне точно не нужно. Значит цель в отношении старосты сегодня — провести ее по краю и показать, что такое вот точно не для нее. Пусть себе в другом месте ищет, свои эксперименты продолжает. Она девушка умная, настойчивая, если хочет приключений на свою попу — то обязательно найдет.
Перевожу свой взгляд на полумаску с цифрой «1». Томоко. На самом деле она боится, что недостойна, что она — предает высокие моральные идеалы, установленные обществом и родителями. В то же время — ее тело испытывает естественную потребность в сексуальной разрядке, что выливается в такие вот формы… а потом идет раскаяние, закрепление убеждения что она недостойна и грязна и все по новой. Раскаяние-грех-раскаяние… хорошо, что от идеи спрыгнуть с моста мы ее отвлекли. Надо дать ей пищу для ума и указать нужное направление, выправить погнутую психику и дать цель в жизни. Если получится, то эта цель будет — обретение гармонии и счастья. Если не получится… тоже есть вариант. Придется подержать ее рядом, пока не выправится…
И наконец маска номер два. Шизука-тихоня. Девушка, которая пыталась выпустить мне кишки. Как приятно снова ее видеть, аж где-то в солнечном сплетении подсасывает от воображаемого хозяйственного ножа в животе. Шизука здесь за своим. Она хочет получить откровение, как и Наоми, у нее нет цели в жизни как у Томоко, она не получает достаточно любви и внимания от своих родителей и слишком социально неловка, слишком боится быть открытой, чтобы заводить нормальные отношения.
Моя же задача сегодня — показать им чудо. Теофанию, если хотите. Убедить неверующих. Заставить их поверить в себя. Только тогда я смогу влиять на них. Завоевать их доверие, а уже потом — злоупотребить им, вылепив из пластичной психики юных дев что, что я хочу. А я хочу, чтобы они стали людьми, которые в состоянии отслеживать свое собственное отношение и умели перестраивать его, управляя своим собственным счастьем. Ведь если человек умеет управлять своим отношением — то это уже его выбор — быть счастливым или нет. Да, с моей стороны чертовски лицемерно желать людям счастья, указывая тот путь, который я считаю верным. И да, это опасно. И профессиональный психолог никогда так бы не сделал. Но я — не врач. Я — шарлатан. У меня нет широкого стола, белого халата, книжки с рецептами и шкафа с лекарствами. В моем рукаве — лишь фокусы, трюки, иллюзии. Ловкость рук и никакого мошенничества. Кроме того я — эгоист и мне нравится, когда люди вокруг счастливы и достаточно сильны морально, чтобы не ныть мне на ухо и не рыдать мне в жилетку… а еще когда они осознают, что этим — обязаны мне. Так что плевать мне на клятву Гиппократа и заповеди Японской ассоциации психологов, я поступаю так, как считаю нужным.
— Наверное вы гадаете, зачем я вас всех сегодня собрал — не смог удержаться я от шутки в начале, но шуточку не понимают. Серьезные девушки собрались для серьезных дел. Ладно.
— Я начну с того, что объясню — зачем. — продолжаю я: — но сперва вам всем — необходимо раздеться до нижнего белья. — с самого начала это довольно скользкий момент, но у меня здесь Томоко, она уже прошла этот этап и я надеюсь на нее. Трое девушек — уже коллектив, пусть даже лица их скрыты масками, но все же мы образуем минимальный социум со своими правилами, а мне нужно сразу же сделать так, чтобы правила «внешнего» социума — общества, государства, школы, класса — отличались от «нашего» социума. Кроме того, если бы они просто сидели и слушали меня, то это мгновенно превратилось бы в скучную лекцию, а когда от них требуют каких-то действий — это заставляет их чувствовать себя вовлеченными в процесс — это раз. А во-вторых, сидя передо мной в одном нижнем белье — они будут чувствовать себя совершенно иначе, чем сидя в одежде. Если же они откажутся снимать одежду — то на этом и прекратим уроки. С Томоко я разберусь отдельно… Шизука тоже от меня не отстанет, а уже если Наоми убежит — то и хорошо.
В наступившей тишине отчетливо слышно шуршание одежды — маска номер один встала и неторопливо снимает с себя платье, расстегивая пуговицы. У меня вибрирует телефон. СМС от Наоми. «Это обязательно?!». Нахожу взглядом цифру «три» на черной полумаске и киваю головой. Одежда продолжает шуршать и вот уже маска номер один — Первая, — садится в позу сейдза на ковровом покрытии, одетая только в трусики и спортивный топик. Следом за ней — поднимается и маска номер два, Шизука. Она расстегивает блузку немного суетливыми движениями, ее руки трясутся. Я перевожу взгляд на маску номер три и быстро набираю текст. «Ты можешь уйти» — пишу я. Конечно, это ее дом, но в этом случае ей достаточно обозначить свое отношение — и мы все уйдем сами. Одна из задач этой встречи уже будет выполнена — Наоми от меня отстанет.
Маска номер три встает вслед за маской номер два и тоже начинает раздеваться — неловкими движениями, постоянно пытаясь прикрыться. Я жду.
Наконец на ковровом покрытии в неровном свете горящих свечей сидят три девушки только в трусиках и топиках. Зрелище само по себе волнующее. Сознание подкидывает мне картинку, в которой родители Наоми вдруг забыли что-то и с полдороги вернулись домой, а тут их дочь полуголая с двумя другими девочками и мной. Хотя, она заверила, что никто нам не помешает — но все-таки…
— Теперь я продолжу — говорю я, и моя речь сегодня будет бессовестной цитатой из буддизма и "Князя Света" Желязны : — вы понимаете, насколько обострились ваши чувства? Теперь вы внимаете моим словам и чувствуете легчайшие дуновения воздуха своей кожей. Вы — уязвимы. Я мог бы сказать вам об этом, но вы бы не поверили мне, не поняли, какого это на самом деле. Потому что слова — это всего лишь слова. У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения. Говорить — это называть имена, но говорить — не существенно. Вдруг случается то, что никогда не случалось раньше. Видя это, человек смотрит на реальность. Он не умеет рассказать другим, что он видел. Однако, другие желают знать и спрашивают его: «На что похоже то, что ты видел?» Тогда он пытается объяснить им. Допустим, он видел самый первый в мире огонь. И он говорит: «Он красный, как мак, но сквозь него танцуют другие цвета. У него нет формы, он как вода, текущая отовсюду. Он горячий, вроде летнего солнца, только горячее. Он живет некоторое время на куске дерева, а затем дерево исчезает, будто он его съел, и остается нечто черное, которое может сыпаться как песок. Когда дерево исчезает, он тоже исчезает». Следовательно, слушатели должны думать, что реальность похожа на мак, на воду, на солнце, на то, что едят, и на то, что выделяют. Они думают, что огонь похож на все, как сказал им человек, знавший его. Но они не видели огня. Они не могут реально знать его. Они могут только знать о нем. Но вот огонь снова приходит в мир, и не один раз. Многие смотрят на огонь. И через какое-то время огонь становится таким же обычным, как трава, облака или воздух, которым они дышат. Они видят, что он похож на мак, но не мак, похож на воду, но не вода, похож на солнце, но не солнце, похож на то, что едят и на то, что выбрасывают, но он не то, он отличается от всего этого, или он — все это вместе. Они смотрят на эту новую вещь и придумывают новое слово, чтобы назвать ее. И называют ее «огонь». — я делаю паузу, восстанавливая дыхание и смотрю на девушек, все еще сидящих в сейдза и внимающих мне. Их дыхание учащается, они слушают. Мой голос должен звучать монотонно. Глухо. Низко. Такой голос вползает тебе в голову, даже если ты не слушаешь. Даже если ты просто остаешься в прострации и созерцаешь нижнее белье своей одноклассницы, сидя на ковровом покрытии в гостиной другой одноклассницы. Все идет своим чередом и здесь главное — не торопиться, не делать резких движений, все должно быть сделано по доброй воле, сознательно, самостоятельно. Никто и никого здесь не принуждает. Но сама атмосфера позволяет чувствовать и ощущать себя совершенно иначе, чем обычно. Джеймс Фрэзер говорил о пропасти между так называемой «ночной моралью» и «дневной моралью». Ночью человек может сделать многое из того, что днем он считает неприемлемым и постыдным. У нас сегодня — ночная мораль, мораль, едва освещаемая зыбким светом нескольких свечей, мораль, которую едва видно. Которая едва существует. Моя задача — сделать так, чтобы зыбкий облик морали постепенно растворился в этой полутьме.