Шрифт:
Было девять часов вечера 2-го августа — самого грозного к страшного из всех августов в истории мира. Казалось, Божье проклятие тяготело над грешной землей: какая-то жуткая тишина стояла в безветренном и душном воздухе — какое-то смутное ожидание. Солнце давно уже зашло, но кровавая полоса, как открытая свежая рана, тянулась над западной стороной горизонта. На небе ярко сияли звезды; внизу мерцали огоньки судов,
Один из них был фон Борк — человек, которому не было равного среди верноподданных кайзера. Не даром его прикомандировали к германскому посольству в Англии, самому важному из всех, — с тех пор, как он жил в Лондоне, его таланты с каждым днем все больше восхищали и дивили тех немногих, кто знал о нем всю правду и имел возможность оценить его. Один из этих немногих был его теперешний собеседник, барон фон Герлинг, старший секретарь посольства, чей огромный, в сто лошадиных сил, автомобиль системы Бенца ждал за оградой сада, чтобы доставить своего хозяина обратно в Лондон.
— Ну-с, теперь дело пошло быстро, и все разыгрывается, как по нотам, — говорил секретарь. — Насколько я могу судить, не пройдет и недели, как вы уж будете в Берлине. И там, мой дорогой фон Борг, вас ждет такой прием, какого вы даже не ожидаете. Я случайно знаю, как смотрят в высших сферах на вашу деятельность здесь.
Секретарь был высокий, плотный мужчина, широкоплечий и увесистый, с медлительной и веской речью — его главным козырем в политической карьере.
Фон Борк засмеялся, как бы оправдываясь.
— Их не трудно дурачить, этих англичан. Простой народ, податливый — надо бы лучше, да нельзя.
— Ну, насчет этого не знаю, — задумчиво возразил секретарь. — Они умеют иной раз поразить вас неожиданностью, и с этим надобно считаться. И простодушны они только с виду, а иностранцы легко ловятся на эту удочку. На первый взгляд они страшно уступчивы. А вдруг, глядишь, наткнулся на предел, которого уже не переступишь. У них, например, свои правила приличия, которые прямо-таки необходимо соблюдать.
— Вы это насчет «добросовестности в игре» и пр.? — Фон Борк вздохнул, как будто сам он много натерпелся от требовательности в этом отношении англичан.
— Я говорю о странностях британцев, о свойственных им предрассудках и условностях. Со мной, например, раз какой случай вышел — я могу говорить о своих промахах, так как вы знаете мою работу, знаете и мои удачи. Это было еще в первый мой приезд. Меня пригласили провести воскресенье на даче у одного из министров. Разговоры там велись удивительно нескромные.
Фон Борк кивнул головой.
— Я знаю. Я, ведь, тоже был там.
— Да, да, конечно. Ну-с, я, понятно, послал «краткое изложение» в Берлин. К несчастию, наш добрый канцлер на этот счет немножко неуклюж; он обмолвился замечанием, из которого стало ясно. что он все знает. Понятно, заподозрили меня. Вы не можете себе представить, как мне это повредило. Смею вас уверить, на этот раз наши британские хозяева выказали себя
— Я вовсе не прикидываюсь. Поза — это всегда искусственно. А я рожден спортсменом. Мне это доставляет удовольствие.
— Тем лучше — оттого это и выходит у вас естественно. Вы вместе с ними ездите на яхте, охотитесь, играете в лото и в гольф и во всех играх не уступите любому здешнему. Ваша четверка взяла приз на Олимпийских играх — мне даже говорили, будто вы боксируете с молодыми офицерами. А в результате, никто не принимает вас всерьез. Находят, что вы «славный товарищ», «для немца, право, добрый малый», мастер и поволочиться, и покутить, словом, молодец на все руки. А, между тем, из вашего тихого загородного домика идет в Англию всяческая смута, и славный малый, беспечный спортсмен — в действительности, самый ловкий тайный агент в Европе. Вы гений, дорогой фон БорК, — вы прямо гений.
— Вы льстите мне, барон. Но, разумеется, я вправе сказать, что четыре года моей работы здесь не прошли бесследно. Я вам никогда не показывал моего маленького музея. Хотите войти в комнаты?
Зажал ему рот губкой…
Дверь кабинета открывалась прямо на террассу. Фон Борк толкнул ее, прошел вперед, пропустил грозную фигуру гостя, затворил за ним дверь и тщательно задернул тяжелую занавесь на венецианском окне. И, только приняв все эти меры предосторожности, повернул к гостю свое загорелое лицо с орлиным профилем.
— Часть бумаг я отправил с женою в Флюшинг. Остальные придется, разумеется, отдать под защиту посольства.
— Все это мы уже устроили. Вы уже числитесь в списках личного состава посольства. Так что вашего багажа смотреть не станут. Но, может быть, нам и не придется уезжать. Англия может, ведь и предоставить Францию ее судьбе. Нам известно наверное, что формального договора между ними нет.
— А Бельгия?
— И Бельгию тоже.
Фон Борк покачал головой.
— Не представляю себе, как могла бы это сделать Англия. Во-первых, тут есть договор. А во-вторых — это был бы такой позор, от которого бы Англия вовеки не оправилась.
— Зато избегла бы войны.
— А честь?
— Ну, дорогой мой, мы живем в утилитарный век. А честь — понятие, заимствованное у средневековья. При том же, Англия не готова к войне. Это непостижимо, — но даже когда мы установили специальный военный налог в 50 миллионов — казалось бы, это так ясно говорило о наших намерениях, как если б мы публиковали о них на первой странице «Таймса»— но даже и это не смутило англичан. не пробудило их от спячки. Правда, иной раз кто-нибудь задаст вопрос. Мое дело найти ответ. Кой-где подметишь раздражение. Мое дело — ослабить его и смягчить. Но, смею вас уверить, — никаких существенных приготовлений не сделано — не запасено ни снарядов, ни мер охраны от подводных лодок, ни станков для изготовления снарядов — ну, словом, ничего. Как же может при таких условиях Англия начать войну. особенно теперь, когда мы заварили такую чертову кашу в Ирландии, подняли суффражисток, которые, как фурии, бьют стекла — вообще, когда у нее и дома полны руки хлопот?