Новые приключения в Стране Литературных Героев

Рассадин Станислав Борисович

Профессор. Вот теперь, Гена, мы смело можем поки­нуть паровой клипер «Забияка»!..

Они вновь одни.

Гена. Эх, чего ж вы? На самом интересном месте!

Профессор. Ты полагаешь, на самом? Вряд ли. Все ясно: справедливость восторжествует, потому что уж теперь-то русские матросы отлично поняли этих негодяев.

Гена. Представляю, как они им... А кстати, Архип Архипыч, чего же раньше-то не понимали?

Профессор. Да потому, что здесь, если угодно, встре­тились два совершенно разных, непонятных один другому

мира... Нет, я сейчас имею в виду не два различных и даже противо­положных отношения к человеку, в данном случае к негритенку Максимке. Это само собой. Но тут еще и два разных художест­венных мира. Понимаешь? Два разных способа изображения жизни и человека. Ну, подумай сам: разве герои Жюля Верна, хотя бы те же Гэррис и Негоро, написаны как живые, взаправ­дашние, самые что ни на есть достоверные люди? Нет, конечно! Они вполне условные персонажи, и с них даже спрашивать нече­го, чтобы они были наделены живыми, неповторимыми человече­скими характерами...

Гена. Вы что же хотите сказать? Что Жюль Верн, по-ва­шему...

Профессор. Успокойся, успокойся! Никому и в голову не приходит обижать твоего Жюля Верна. Я ведь сказал: «...и спрашивать нечего...» Не надо, несправедливо спрашивать! То есть в приключенческих романах замечательного французского писателя, весьма благородных по мыслям и чувствам, насыщен­ных разного рода познавательными сведениями, такие условные персонажи вполне на своем месте. Это такая литература, вот и все!

Гена. А у вашего Станюковича?

Профессор. У «вашего»... Ишь, какой! Словно и тебе не пришлись по душе его герои. Ну, ладно... А у моего Станюковича все по-другому. Он тоже рассказывает о морских путешествиях, о происшествиях на море и на суше, тем более что сам был мо­ряком и вообще повидал немало. В одиннадцать лет был, пред­ставь себе, награжден двумя медалями за участие в знаменитой Севастопольской обороне, а взрослым человеком изведал сибир­скую ссылку по обвинению в революционной деятельности. Но я не о том. Я хочу сказать, что в его книгах главное не сами по себе приключения, как бы увлекательны порою они ни были, не сведения о разных землях и океанах, а человек. Очень живой, настоящий, который живет в совершенно определенное время, в совершенно определенной стране... Впрочем, послушай лучше, как сказал современный исторический писатель Юрий Давыдов, сам бывший моряк. По-моему, хорошо сказал: «Судовую оснаст­ку, прочности ради, пропитывали тиром, особым смолистым со­ставом. «Русский элемент» был таким тиром лучших героев Ста­нюковича. С их повседневным мужеством, удалью и сердеч­ностью, грустью по родным берегам и чувством равенства со всеми, кто жив в подлунном мире, чувством, отвергающим то, что ныне зовут расизмом...» А? Не правда ли, в точности про тех матросов, с которыми ты сейчас встретился?

Гена(убежденно). Точно про них!

Профессор. Короче говоря, я не зову тебя разлюбить Жюля Верна. Я зову тебя узнать и полюбить книги Константина Михайловича Станюковича. Отличного русского писателя, на­стоящего реалиста в той области литературы, которую зовут маринистикой.

Гена. Это в которой про море говорится?

Профессор. Да, про море... Вообще я не собираюсь ссорить не только Станюковича с Жюлем Верном, но даже и два этих мира: условный, придуманный, иногда и попросту сказочный и совершенно реальный, взаправдашний, исторический. Они мо­гут сосуществовать, дружить, помогать один другому, а как это происходит, мы с тобой, может быть, попробуем понять уже в следующий раз. Не откладывая.

СКАЗКА ПРО ПОЭТА, РЫЦАРЯ И МОНАХА

Как нам известно, у Архипа Архиповича обещанного три года не ждут,

но тут он, кажется, превзошел самого себя. Еще даже и Гена не успел заявиться, а в квартире профес­сора – голоса. Вернее, пока всего один, горячий и возбуж­денный голос некоего молодого человека.

Молодой человек. Черт побери наше состояние!.. Отец у меня богат, а мне какое дело! Дворянин, у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, счаст­ливее и почетнее отца моего. Отец мой сымает перед ним шляпу, а тот и не смотрит на него... Деньги! Потому что деньги достались ему не дешево, так он и думает, что в деньгах вся и сила – как не так! Если он так силен, попробуй отец ввести меня в баронский замок! Деньги! Деньги рыцарю не нужны – на то есть мещане. Как прижмет их, так и забрызжет кровь червонцами!..

Профессор(он считает своим долгом возразить). И вы считаете, что рыцарь очень хорошо делает, таким манером до­бывая свои... да какие там свои! Чужие деньги! А ваш отец, кото­рого все считают честным купцом, он, стало быть...

Молодой человек(перебивает его с горячностью, горечью и насмешкой – со всем сразу). Купцом? Честным?.. Ку­пец, сидя за своими книгами, считает, считает, клянется, хитрит перед всяким покупщиком. «Ей-богу, сударь, самый лучший то­вар, дешевле нигде не найдете». – «Врешь...» – «Никак нет, честию вас уверяю»... Честью!.. Хороша честь! А рыцарь – он волен, как сокол... Он никогда не горбился над счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово, ему верят... Нет, по мне лучше быть последним минстрелем – этого по крайней мере в замке при­нимают... (Мечтательно, так, что становится ясно: в слове «го­спожа», которое он сейчас произнесет, для него особый, потаен­ный, сладостный смысл.) Госпожа слушает его песни, наливает ему чашу и подносит из своих рук... Черт добери наше состоя­ние! Пойду лучше в минстрели!

Профессор не отзывается на эти его слова, зато возникает еще один голос – монаха Бертолъда.

Бертольд. Здравствуй, Франц! О чем ты?..

Молодой человек(или, как выяснилось, Франц). Сейчас отец грозился меня выгнать и лишить наследства.

Бертольд. За что же?

Франц. За то, что я знакомство веду с рыцарями.

Бертольд (рассудительно). Он не совсем прав и не сов­сем виноват.

Франц. А я? Виноват ли я в том, что не люблю своего состояния? Что честь для меня дороже денег?

Бертольд. Всякое состояние имеет свою честь и свою выгоду. Дворянин воюет и красуется. Мещанин трудится и бо­гатеет. Почтен дворянин за решеткою своей башни, а купец – в своей лавке. Да взять хоть твоего отца...

Франц(с трудом слушавший эти разумные рассуждения, тут и вовсе взрывается). Отец? Он за копейку удавится!

Бертольд. Не говори так, мой добрый Франц! Не говори! Спору нет, отец твой бережлив, скупенек и сперва даже слушать не хотел, чтобы ссудить мне полтораста гульденов для моего последнего опыта. «Эх, отец Бертольд! – пенял он мне с доса­дою. – Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех де­нег, которые прошли через твои руки, то был бы богат». Однако ж, когда я уверил его, что на сей раз мой опыт непременно удастся, и посулил ему за то наконец расчесться с ним, а сверх того, открыть великую тайну, он раскошелился и даже...