Новые русские

Рогожин Михаил Владимирович

Возвращается Гнилой. Выглядит несколько бодрее своей подружки. Голова мокрая. Должно быть, держал ее под струей ледяной воды.

— Давай, — не глядя на Льва, приказывает он.

Аля хватает Гнилого за ногу. Не дает ему двинуться дальше. Его рука гладит ее свалявшиеся волосы. Аля прижимается щекой к его почерневшим от грязи джинсам и начинает безудержно плакать. Никто не успокаивает ее. В тишине слышны только всхлипы. За окном становится черным-черно. В стеклах отражается тусклый абажур. Жуткая бесформенная минута растягивается. Никто из них не в силах прервать ее мрачную тягучесть. Гнилой не выдерживает. Показывает на Алю:

— Дать ей? Давай приготовлю на двоих.

— Здесь готовый. В ампулах. — Лев протягивает две штуки. Гнилой резко хватает, словно боится подвоха. Перешагивает через все еще плачущую Алю. Возбуждение охватывает его. Глаза горят внутренним энергичным огнем.

— Ко мне! — приказывает он девчонке. Та подползает на четвереньках. Гнилой щелчком сшибает головку ампулы, набирает шприц. Говорит зачем-то Иголочкину: — Алька

здесь под присмотром. Без меня быстро скурвится. Каждый норовит в койку затащить. А с нами полная свобода. Никто не претендует. Живет, как Бог на душу положит. Попробуй — обидь. Оклемаюсь и замочу навсегда… Ты меня знаешь… Давай ремень! — это уже относится к Але.

Она подает с пола кожаный ремень. Еле-еле вскарабкивается на стол. Ложится, опираясь на локоть и протягивая Гнилому руку. Тот перехватывает ее ремнем. Вены гадко вздуваются. Гнилой протыкает кожу и входит в вену. Сбрасывает ремень и медленно вводит жидкость. Аля тут же начинает тащиться. Румянец расцветает на ее впалых, с разводами от слез щеках. Глаза влажно, благодарно и ласково уставились в дырявый абажур. Ноги, до того напряженно свисавшие со стола, совершают плавные движения, будто в легком невесомом танце. С безмятежной улыбкой она кладет голову на стол и глубоко спокойно вздыхает.

— Молодец девчонка, — хвалит ее Гнилой. — Приход ловит на игле. Удачно ей задвинул. Раньше я тоже так торчал. Вены стали ни к черту. Я их ковыряю, а они ускользают… Хорош расслабляться. Давай данные по клиенту.

Иголочкин протягивает фотографию, где Глотов позирует на фоне своей сиреневой «вольво».

— На обороте данные, адрес и номер машины.

Гнилой долго рассматривает, читает на обороте. Спрашивает Иголочкина, помахивая карточкой:

— Не боишься? Улика все же.

— Нет. Господин Глотов собственной рукой написал. Можешь оставить на память. Срок тебе не больше недели. Понял?

Гнилой набирает в шприц раствор. Держит его наготове. Жестко смотрит немигающими глазами на Льва и серьезно предупреждает:

— Сумку с моим гонораром положите ему в багажник. Я сперва проверю. Если гонорар не устроит, долго еще ваш Глотов будет кататься по столице. Сам к нему в охранники пойду. Прикинь, сколько мне нужно для счастья. К хохлам я не двину. Меня больше в Прибалтику тянет. Оттуда недалеко до Амстердама. Хотя, это уже не твоего ума дело. Передай, чтобы не скупились. И не забудь сумку в багажник подкинуть.

— Когда? — раздраженно спрашивает Иголочкин. Ему не нравится предложение.

— Скажу когда. Позвоню… — Замечает недовольство Льва. — Не переживай ты. Я завтра перескочу на водку. Она отходняк смягчает. Два-три дня и выйду из винта. — Гнилой подмигивает лихорадочно светящимся глазом. — Вали отсюда. Внизу спусти защелку и захлопни дверь. Некого больше ждать в гости.

Иголочкин встает с кресла. Хочет подать руку Гнилому, но тот щетинится шприцем.

— Ухожу, — вместо прощания, с неловкостью бросает Лев. Но его останавливает звонкий резкий окрик:

— А деньги?! Мне как, водку за свои брать?!

— Сколько?

— На дюжину бутылок оставь. Иначе не выскочу.

Иголочкин вынимает пухлую пачку, перехваченную черной резинкой. Отсчитывает несколько купюр, бросает на стол. Не глядя на Гнилого, выходит. В полной темноте лестничной клетки нащупывает ногой валяющееся тело. Это любитель покайфовать на толчке свалился с унитаза. Лев чиркает спичкой. Осторожно спускается по скользкой лестнице. Выходит в темный, насупленный желтыми огнями двор.

Возвращаясь домой, невольно смотришь — горит ли свет в твоих окнах

Возвращаясь домой, невольно смотришь — горит ли свет в твоих окнах. За ними твоя жизнь. Мир, в который вправе войти только ты. И пока горят эти окна, существует твое место на земле. По твоему телефону спрашивают тебя. Даже пьяный сосед знает, что ты здесь живешь. И телеграммы приходят к тебе по этому адресу. Когда глядишь на собственные окна, видишь в них себя. Сегодня впервые в жизни Макс, подходя к дому, не обращает внимания на них. Целый день его интересовали другие — надменные широкие темные окна, презрительно наблюдающие за кишащими под ними на Тверской людьми. С Элеонорой Макс расстался бестолково. Рано утром приехала ее подруга… Та, что была тогда с ней у Артемия. Она смерила его удивленно-беспокойным взглядом с ног до головы, пошепталась с подругой и умчалась, так и не сказав ему ни слова. После бессонной ночи Макс чувствовал себя разбитым и измотанным. Он стеснялся своего вида, не знал, как себя вести, как представляться. Мысли его были поглощены образом Элеоноры. Разве мог он хоть на секунду ночью закрыть глаза, осознавая, что всего в каких-то десяти шагах от него спит единственная божественная женщина, ставшая смыслом его бессмысленной жизни. В этом заключении нет никакой романтики, юношеского преувеличения, безрассудства страсти. Возможно, его чувство к ней возникло из инстинкта самосохранения. Кто он, лежащий на старинной кушетке среди величественного антиквариата, хранящего на себе тепло рук выдающихся людей? Он — безработный биолог. Начинающий седеть, неостепененный ученый, занимающийся сине-зелеными водорослями. Посвятивший свои лучшие годы чужой жене и чужой дочери. Обе они принимали его заботу, а любили того, Валентина, который бросил их обеих и сбежал в Америку. Конечно, Вера делала попытки полюбить Макса. Иногда ей это удавалось. Но ненадолго. В конце концов, не ее вина. Он тоже мог поступить, как Валентин. Уйти, заняться наукой

для себя, подчинить жизнь карьере, стать знаменитым ученым. Колесить по всему миру. Читать лекции в Гарвардском университете. И тогда наверняка Вера и Алевтина любили бы его не меньше, чем Валентина. Но он остался. Не потому, что его удерживали в семье, а потому, что был в плену собственных чувств. Он тратил себя ради них и был счастлив. Временами. Во всяком случае так ему казалось. Теперь-то ясно, что он существовал в мире взлелеянной им самим иллюзии. Кого винить? Себя, себя, одного себя! Жизнь прожил и в итоге потерял любовь, свой талант, науку, нерожденных своих детей, непостроенный собственный дом. Типичный бомж. Жертва невостребованной любви и развалившейся политической системы. От него самого в жизни больше ничего не зависит, ибо оказался не нужен этой новой жизни. Единственное, что зависит пока от него — решение судьбы Веры. Пусть он остался за бортом. Пусть презираем, а скорее просто не замечаем более удачливыми коллегами и друзьями. Но он остается самим собой, уникальным и гордым, пока в его власти Вера. Ему решать — жить ей или умереть. А значит, не такое уж он ничтожное посмешище… Но если до встречи с Элеонорой он лелеял в себе одно чувство ненависти, то сегодня его душой владеет любовь. Самая высокая и непорочная — любовь к божеству. Какая негаданная удача — провести ночь у ног божества. Макса потрясло то, что Элеонора, будучи светской, блестящей женщиной, глубоко одинока, запугана собственными страхами. И он, Макс, единственный, кто смог дать ей покой. В ее окружении не оказалось ни одного мужчины, к которому она могла бы обратиться с этой просьбой! Весь день Макс прогуливался по противоположной стороне улицы, не сводя глаз с ее подъезда. Он видел, как она стремительно вышла и смешалась с толпой прохожих. Оставалось ждать ее возвращения. Когда они прощались, звонил телефон, и Элеонора махнула ему по-дружески рукой, взяла трубку и вся ушла в какой-то важный разговор с подругой. Он потоптался на коврике у двери и вышел. Как он хотел от нее не благодарности, а просьбы побыть в квартире еще одну ночь. Поэтому и решил дождаться на улице. А вдруг она увидит его и попросит? Мысль об убийстве Веры отошла на второй план. Но чем дольше не появлялась Элеонора, тем злее вспоминалась Вера. Окончательно замерзнув и измотав себя бесконечным хождением туда-сюда, он решил отправиться домой, с единственной мыслью добраться до телефона и звонить ей хоть всю ночь.

Каково же было его возмущение, когда, открыв дверь, он увидел сидящую на кухне в домашнем халате Веру! Она в свою очередь никак не реагирует на его появление. Продолжает курить и смотреть черно-белый телевизор, стоящий на холодильнике. Между ними еще не сказано ни слова, а скандал уже бушует в воздухе, мечется по комнатам их небольшой квартиры. Атмосфера сгущается настолько, что в любой момент может грянуть гром и засверкать молния. Макс проходит в комнату, видит следы пиршества Матвея Евгеньевича с юной особой. Заглядывает в спальню, убеждается, что их там нет. Садится в кресло с тем спокойным и торжественным лицом, которое бывает предвестником крупной ссоры. Но более всего ему хочется позвонить Элеоноре. Как назло, в их квартире один телефон. Не будет же он разговаривать при Вере. Никогда ранее ему и в голову не приходило вести секретные разговоры. Теперь же Макс так занят мыслями об Элеоноре, что несвоевременное появление Веры вызывает панику в его душе. Он решительно не знает, как вести себя. Идти на кухню и выяснять, почему она раньше приехала? Глупо. Изображать радость встречи — еще глупее… Слава Богу, Вера сама решается на атаку.

Она входит в комнату с сигаретой и женскими колготками. Поднимает их над головой и насмешливо сообщает:

— Этот предмет я обнаружила в ванной на трубе. Твоя дама поселилась здесь надолго или просто впопыхах забыла надеть?

— Какая дама?! — из груди Макса вырывается искреннее недоумение.

— Твоя! Ты немного не рассчитал с моим приездом. До сих пор не можешь прийти в себя от радости. Погляди в зеркало, на тебе же нет лица!

Вера брезгливо бросает колготки к ногам Макса. Заламывает руки, падает на диван и заливается слезами. До Макса наконец доходит, что она не знает о Туманове. Нужно рассказать, объяснить… Но не хочется. Пусть плачет. Решила, что он завел себе любовницу. Застукала? Отлично! Уж не от ревности ли заходится? Макс никогда не испытывал на себе ревность женщины. Не баловали его этим. Когда не знаешь, как реагировать, почему-то становится смешно. Накопленная бессонной ночью и дневным топтанием усталость находит свое выражение в смехе. Макс начинает нахально смеяться. Это смех победителя, узнавшего о глупой выходке своего противника. Он представляет себе физиономию Веры, если бы она застукала в спальне Туманова и годящуюся ему в дочки Надю. Самое пикантное в этой сценке то, что Матвей Евгеньевич не столько его друг, сколько муж Веркиной близкой подруги. А еще было бы лучше, чтобы Вера пришла и обнаружила Надю одну в квартире, ко всему еще принимающую ванну. Одурев от злости, она бы утопила несчастную девушку. Потом бы все выяснилось, но от тюрьмы уже не отвертеться. Какой замечательный способ избавиться от жены. И убивать не надо! Макс настолько увлекся своими вызывающими хохот фантазиями, что не заметил подошедшую жену, озверевшую от оскорбления. Она чувствует себя обманутой. Столько лет жалеть этого безвольного человека, быть приличной женой и в результате дожить до такого глумления над собой? Над ее чувствами? Она мчалась сюда из отвратительного Иванова, надеясь найти рядом с ним заботу и нежность. А он развлекался здесь с девицами и нагло хохочет ей в лицо!