Новые русские

Рогожин Михаил Владимирович

Туманов обиженно вздергивает домиком свои черные мохнатые брови, передает розу Наде. Громко объявляет:

— Мы же договаривались! А где Макс?

«Пожалуй, даже неплохо, что они пришли», — думает Макс и идет встречать гостей.

— Нет… нет… Если наш визит в тягость, мы не претендуем, — раздеваясь и помогая снять пальто Наде, бурчит Туманов.

Макс успокаивает его и приглашает в комнату. На журнальный столик выставляются бутылки, принесенные с собой. Надя строго смотрит на Матвея Евгеньевича:

— Пойди, пригласи Веру. Мы же в семейном доме.

Но Макс хватает его за край красной куртки.

— Пусть побудет там. Сама придет. Аля заявилась совершенно больная.

Но к завтрашнему утру оклемается. А выпить мы выпьем в любом случае.

Надя с хитрым выражением лица шепчет Максу:

— Вам привет… сами догадайтесь, от кого. Меня благодарили за знакомство.

Макс поеживается от охватившей все тело истомы. Любой намек на его отношения с Элеонорой затрагивает самые интимные струны его души. В глазах Туманова появляется игривый блеск.

— О, поздравляю! Приятно, что я оказался прав. На эти дела у меня слух тончайший.

— Как же, первая скрипка, — язвит Надя.

— Вторая, прелестница, но зато какая вторая! — парирует, смеясь, Туманов.

Максу хочется подробно расспросить у Нади, какие слова сказала о нем Элеонора, но он стесняется Матвея Евгеньевича, способного опошлить любые отношения. Макс суетливо ухаживает за пришедшими. Идет на кухню, не обращает внимания на насупленную, нервно курящую жену. Достает из холодильника колбасу, сыр, банку шпрот и перец в томате. Прихватывает консервный нож и возвращается в комнату. Там на диване Матвей Евгеньевич целует уклоняющуюся от него Надю, запустив глубоко под юбку левую руку. Макс предупредительно кашляет. Туманов отрывается от своей прелестницы, достает из красной куртки очки в тонкой оправе, надевает их и принимается за чтение этикеток консервов, Макс достает из мебельной стенки рюмки, всем наливает принесенный Тумановым «Абсолют».

— Мне с апельсиновым соком, — просит Надя.

Макс с радостью ухаживает за ней. Ведь они незримо связаны образом Элеоноры. После всех сегодняшних стрессов, идиотских поступков и несостоявшегося скандала ему больше всего хочется тихо сидеть, не спеша пить водку и говорить об Элеоноре. Матвей Евгеньевич не страдает душевными муками, к тому же голоден. Поэтому активно поедает блюдо, сотворенное из кусочков колбасы, сыра и перца в томатном соусе. По мере поглощения нехитрой закуски он интересуется, почему до сих пор к ним не присоединяется Вера.

— Пойди, пригласи. Она к тебе более лояльна, — без всяких эмоций предлагает Макс.

— Мотик, давай, а то супчику хочется, — умоляюще складывает руки Надя.

Матвею Евгеньевичу стратегически нежелательно портить отношения с подругой своей жены. Поэтому он без пререканий отправляется на кухню. Вера в гордом одиночестве продолжает курить. Перед ней — чашка нетронутого кофе. Туманов садится напротив. Притворно улыбается:

— Веруня, прелестница наша, перестань дуться. Лучше вместе радоваться жизни. Аля твоя выздоровеет. Иначе и быть не может. Что с ней?

— Не знаю, кажется, пьяная или еще хуже… — дрогнувшим голосом отвечает Вера.

— Э, милая, кто в молодости не проходил через такое. Радуйся, что дома, а не в милиции или в Склифе. Потерпи год-другой, и махнет твой раздражитель к папаше в Америку.

— Ждет он ее, — злится Вера.

— Ждет не ждет, а принять обязан. Я с ним там не встречался, но слышал, преподает в Йельском университете. Дело, конечно, малоприбыльное, но, по нашим понятиям, жить можно.

— Хорошо бы, — вздыхает Вера. Тушит сигарету. Пьет кофе. Чашка дрожит в руке. Ставит ее на блюдце. Надрывно, не контролируя себя, принимается изливать душу:

— Сегодня я получила сполна за все двенадцать лет, отданных этой семье. Але было четыре года, когда уехал Валентин.

Ну скажи, зачем мне чужой ребенок? Я своих могла бы нарожать! Но пришлось воспитывать эту. А на зарплату, которую мы получали, еще одного ребенка позволить было невозможно. Наступила на свое женское материнское счастье. Лишь бы в семье был мир и покой. И что в результате? Мне, считай, пятьдесят, кому нужна? Мечтала докторскую защитить… выяснилось, наука больше не в почете. Аля в любом случае добром не отплатит. В лучшем — уедет, в худшем — и говорить страшно. А Макс? Он меня впервые в жизни оскорбил. Перед вашим приходом. Грязно. Отвратительно. Я вдруг почувствовала, что он меня ненавидит. Оказывается, с годами любовь переходит не в дружбу, а в ненависть. Представляешь, я заботилась о нем, служила опорой. Да без меня он бы спился! И взамен?! Ему сорок четыре, он мужчина, начнет все сначала, даже детей наделает с какой-нибудь дурой из овощного магазина. А мне куда прикажете? Получается, прожила с чужими людьми? Они вытирают ноги, и с приветом, Вера…

Судорожно закуривает. Глубоко затягивается, чтобы предупредить рвущиеся из груди рыдания.

Матвей Евгеньевич ужасно не любит чужие проблемы. При другом раскладе он бы высказал несколько ободряющих фраз и поспешно бы удалился. В данный момент так поступать нельзя. Оскорбленная женщина, что раненая тигрица, готова броситься на любого. Ничего не стоит от обиды на собственного мужа позвонить Лизе в Майори и наговорить с три короба о прелестной девочке Наде. Поэтому лучше с озабоченным видом заняться утешением:

— Поговорим без эмоций. Выглядишь ты — на сорок, максимум — на сорок два. Это тебе говорю я — артист и мужчина. Мне можешь верить. Я беспристрастен. Да ты и сама знаешь, многие мужики смотрят тебе вслед. А дети? Поверь, лучше пусть будут чужие. Невесть что случится, жалко, но все ж таки не родная кровинка. А откуда ты знаешь, что твоя единоутробная дочь была бы иной? Погляди вокруг. Да тебе просто повезло! Аля уйдет — рана останется, а своя дочь, поступи так же, — свела бы сразу в могилу. Поэтому не греши на судьбу. Своих детей следует иметь в другое время и в другой стране.

— Правда?! — хватает его за руку Вера. Она уже почти благодарна ему.

Туманов по-отечески улыбается:

— Подумай сама. Это — не моя правда, это — правда нашего существования. То же касается и твоего мужа. Возьмем, к примеру, меня. Я — талантливый скрипач, лауреат международных конкурсов и прочее, но, в сущности, — я большой ребенок, даже сейчас, в моем зрелом возрасте. У меня есть любимые игры, которые вряд ли понравились бы Лизе, но лишать меня этой радости, значит, потерять навсегда. А для чего? Признаюсь тебе, при всех моих побочных вариантах, у меня есть главный талант, основной — быть любящим, заботливым мужем и служить своей жене. Все остальное — ребячество. Поверь, оно у мужчины не проходит и в шестьдесят пять. Дай Бог и в семьдесят не пройдет. Но скажи, зачем нам с Лизой доводить отношения до конфликта? Особенно, когда впереди такая светлая старость… Нет смысла. Я про себя, чтобы тебе яснее стало. Не обижайся на мужчину, когда он столько лет рядом. Сегодня оскорбил, завтра попросит прощения, а послезавтра совершит ради тебя подвиг. И второе — не занимайся выяснением некоторых сторон его жизни. Запомни, чего мы не знаем — того нет. Пока у тебя все замечательно. Зачем терять то, что имеешь, если не уверена, что завтра найдешь лучше? Уж припрет по-настоящему, тогда беги, ищи… Мы с Лизой жизнью довольны. Так все живут. Умные люди. А дураки — женятся, разводятся, выходят замуж, делают детей и в конце концов остаются у разбитого корыта. Корыта у тебя пока нет, а значит — все нормально.