Новые силы
Шрифт:
— Нет, — ответил он, — это луг, зелёный луг. Он лежит в тени и кажется таким чёрным от росы.
— Неужели?.. А я думала, что это вода!
И, так как больше совершенно нечего было сказать о зелёном луге, лежавшем в тени, они оба замолчали.
Он грёб быстро и сильно, они приближались к городской пристани. Он пристал бортом, стал на ступеньку лестницы и помог ей выйти из лодки. Они были оба без перчаток, её тёплая рука лежала в его руке, она воспользовалась этим обстоятельством, чтобы поблагодарить его за прогулку.
— А я прошу вас забыть, что надоедал вам своими сердечными делами, — сказал он.
И, не дожидаясь её ответа, он снял шляпу, вскочил опять
Она стояла на пристани, видела, как он опять вошёл в лодку, и хотела окликнуть его, спросить, куда же он опять поехал, но не сделала этого. Он видел, как её белокурая головка исчезла за пристанью.
В сущности, он сам не знал, зачем прыгнул обратно в лодку, он сделал это в замешательстве, в минутном волнении и поспешности, не думая и не желая предпринять ничего чрезвычайного. Он взялся за вёсла, выехал на открытое пространство и стал грести по направлению к острову. Вечер был совсем тихий. Теперь, когда он остался один, отчаяние охватило его. Опять разочарование, опять поражение и худшее из всех! И ни одной звезды во мраке ночи! На одно мгновение он вспомнил Ганку, которая, может быть, заходила к нему сегодня и, может быть, и сейчас ходит и ищет его в разных местах. Но Ганка была не белокурая, она была брюнетка, она не сияла, а очаровывала. И потом она как будто ходит животом вперёд? У Ганки не такая походка, как у Агаты, она ходит животом вперёд. И отчего же сердце его уже не замирает от сладкого трепета, когда она смеётся?
Он положил вёсла и пустил лодку по течению. Начинало смеркаться. В голове его теснились разные мысли: человек в пустынном море, низложенный монарх, Лир, много, много всяких мыслей. Он сел на корму лодки и начал писать, писал строфу за строфой на обороте оказавшихся при нём конвертов. Слава Богу, таланта у него не могут отнять! И, при мысли об этом, искреннее чувство глубокого счастья охватило его.
Он закурил сигару и пустил дым в воздух. В сущности, он всё-таки необыкновенный человек, писатель, поэт, и только поэт. Вот теперь он плывёт один в лодке, сердце его болит, и кровь кипит от горечи. И, тем не менее, он пишет стихи, не может удержаться от этого, Это ли не сила воли!
И он опять принимался писать...
Был поздний вечер, когда он пристал к берегу. На одной из улиц он увидел Мильде и насилу скрылся от него. Мильде был в весёлом настроении, он вёл под руку какую-то девушку, шляпа его была заломлена совсем набекрень, и он громко говорил на всю улицу. «Новый корсет! — подумал Иргенс. — Ну, что же, он может теперь развивать в себе этот весёлый талант, на то он и получил премию!».
Иргенс свернул в переулок. Но на «Углу» он, к несчастью своему, встретил Ойена. Боже мой, как ему не везло сегодня, как страшно не везло! Ойен сейчас же распахнул плащ и вытащил рукопись. Это всего маленькое стихотворение в прозе, да, да, он может прочесть его сейчас же, это из египетской жизни, действие происходит в гробнице, в выдержанном наивном тоне, нечто замечательное.
Но Иргенс, который был столько же поглощён своим стихотворением, сколько тот своим, тоже сунул руку в карман. Он радовался тому, что сейчас очутится дома и сможет на свободе перечитать своё стихотворение, его мучило нетерпение, он забыл свою обычную вежливость и сказал грубо:
— Ты думаешь, я тоже не могу вытаскивать бумаг, если захочу?
Ойен сейчас же сократился. Он был так огорошен резкостью приятеля, что пробормотал извинение и отстал.
VI
Тидеман по-прежнему был доволен ходом вещей. Между прочим, отправка льда в Англию оказалась действительно очень хорошим делом. Он не придавал особой веры слухам о том, что обильные дожди в России изменили виды на урожай текущего года. Дожди, правда, прошли, но факт тот, что Россия до сих пор не разрешала вывоза, абсолютно никакого. Оттуда нельзя было заполучить мешка зерна даже на вес золота. И Тидеман держался своих высоких цен, только изредка продавал несколько мешков в провинцию, но огромные запасы его от этого, конечно, не уменьшались, должен был наступить недостаток в зерне, паника, для того, чтобы могла быть речь о сколько-нибудь значительном сбыте. Да, впрочем, спешить было некуда, время ещё не настало. Только бы дождаться зимы!
И Тидеман предоставлял времени идти своим чередом. По-прежнему его осаждали пароходчики, судовладельцы и всякого рода агенты. К нему являлись с подписными листами, со всевозможными предложениями, всюду требовалось его имя, он должен был брать акции. Ничто не могло быть пущено в ход без помощи купеческого сословия, и обращались преимущественно к молодёжи из этого сословия, имеющей деньги и широкие планы и знающей своё дело. Тут был и электрический трамвай, и новый театр, новая лесопильня в Вардале, салотопенный завод в Хенингсвере, для всего этого нужна была фирма, имена столичных предпринимателей и деловых людей. Тидеман и Оле Генриксен были, так сказать, непременными акционерами во всех новых предприятиях.
— Посмотрел бы на это мой отец, — говаривал часто, шутя, Тидеман, подписывая своё участие.
Все знали, что отец его был необычайно скупой человек, один из тех старозаветных купцов, которые ходили в кожаном фартуке и нарукавниках и самым тщательным образом отвешивали гречневую крупу и мыло. Он не заботился о том, чтобы прилично одеваться, его сапоги и до сих пор были притчей во языцех, пальцы вылезали из них наружу, и когда он шёл, то казалось, будто эти пальцы ощупывают плиты тротуара, не попадётся ли там медный грош. Сын не был похож на отца, завеса, закрывавшая горизонт отцу, у сына разорвалась во многих местах и открыла ему широкие перспективы. Все признавали за ним большой коммерческий ум.
Сегодня к нему в контору пришёл Оле Генриксен и опять начал говорить о новом кожевенном заводе, для которого Торахус был бы необычайно подходящим местом. Со временем из этого предприятия разовьётся большое дело, это несомненно. Громадные леса вырубаются из года в год, брёвна продаются внутри страны и за границу, а двух-трёхдюймовые отрезки и верхушки остаются в лесу и пропадают без толку. А между тем еловая кора содержит до двадцати процентов дубильной кислоты. Что, если собрать всё это и пустить в дело?
Надо посмотреть, что можно будет сделать весной...
У Оле Генриксена был несколько переутомлённый вид. Помощников у него почти не было. Теперь он собирался в Англию, и надо было дать доверенность на ведение дел старшему приказчику и ввести его во все конторские дела. Вообще же, со времени приезда Агаты, работа казалась Оле лёгкой, она всегда была с ним и старалась помочь, чем могла. Но последние дни Агате несколько нездоровилось, и она не выходила из комнаты. Оле скучал о ней, и его удивляло, насколько всё казалось ему легче в её присутствии. Разумеется, она была неосторожна во время этого катанья на лодке третьего дня и простудилась. Он так и знал, что этим кончится! Ему так хотелось покатать её под парусами на яхте, а теперь эту поездку придётся отложить до будущего воскресенья. Оле пригласил и Тидемана, их будет семь-восемь человек, можно будет сварить кофе и высадиться на какой-нибудь островок...