Новые забавы и веселые разговоры
Шрифт:
– Сударыня, умные и добродетельные дамы быстро угадывают чувства своих поклонников, ибо даже помимо их желания сердца мужчин находятся в их руках. Поэтому мне нет надобности высказывать вам свое восхищение к благоговение перед вашими неисчислимыми прелестями, а равномерно и перед тонкостью вашего ума, оценить который по достоинству может лишь тот, у кого бьется в груди благородное и пылкое сердце, ибо истинное ценное доступно лишь для благородных сердец. Поэтому я имею теперь случай поблагодарить свою судьбу за то, что она была ко мне так благосклонна, дав мне возможность выразить свою любовь ко всему редкостному и ценному. И хотя я самый недостойный из всех ваших слуг, я уверен, однако, что ваши несравненные совершенства, вызывающие во мне восхищение, увеличат во мне силы, необходимые для того, чтобы я мог вам угодить, ибо сердце мое объято такой пламенной любовью к вам, сильнее которой не может быть на земле. Я надеюсь, что сумею вам это доказать, и вы никогда не будете сожалеть о том, что позволили мне быть вашим слугою до самой моей смерти.
Будучи благонравной и благовоспитанной, молодая женщина, слушая эту страстную речь, очень желала, чтобы его намерения были столь же легко
– Сударь, если бы мое сердце пожелало любить, то неужели я могла бы помыслить еще о ком-нибудь другом, кроме своего мужа? Он меня так любит, так со мной любезен, что я страшусь даже и мысли об измене. Но если судьбе будет угодно разделить мое сердце на две части, то я положусь на вашу честность и на ваше благонравие и буду надеяться, что вы не сделаете ничего такого, что могло бы послужить мне во вред. Что касается совершенств, которые вы мне приписываете, то я не признаю их своими и отсылаю их туда, откуда они исходят, то есть к вам. Кроме этого, я задам вам вопрос: неужели вы способны обидеть человека, который питает к вам такое доверие и принимает вас с таким радушием? Мне кажется, что в таком благородном сердце, каким обладаете вы, не может быть места подобным замыслам. Затем, вы знаете, сколько препятствий встанет вам на пути, если вы пожелаете их осуществить. Меня постоянно сопровождает сторож, который так зорко следит за мною, что я совершенно не имею возможности следовать своим желаниям.
При таком ответе у Бофора взыграло сердце, когда он понял доводы, которыми возражала ему молодая женщина. Первые из них показались ему довольно сильными, но их опровергали последние. И Бофор ответил ей на это: – Я предвидел и уже заранее обдумал все три довода, которые вы выдвигаете передо мной, сударыня. Но вы можете убедиться, что два первых довода зависят от вашего согласия, а третье – от вашей ловкости и осторожности. Ибо, говоря о первом, если любовь есть добродетель, свойственная благородным сердцам, то вам необходимо принять во внимание, что рано или поздно вы неизбежно полюбите. Поэтому не лучше ли вам теперь откликнуться на чувства человека, который любит вас больше жизни, чем ожидать воли всевышнего? В наказание за вашу прежнюю сшибку он отдаст ваше сердце какому-нибудь притворщику, который не будет так дорожить вашим счастьем, как дорожу я. Что касается второго довода, то он уже давно опровергнут теми, кто знает, что такое любовь. Моя любовь не только не может причинить вашему мужу никакой обиды, но скорее должна доставить ему честь, ибо я нахожу достойным любви то, что любит он. Нет лучшего доказательства согласия между двумя сердцами, чем единство предмета их любви. Заметьте, что если бы мы были с ним врагами, если бы мы не были друзьями, то я не мог бы видеть вас и беседовать с вами так часто. Поэтому мои дружеские чувства к нему, вызвав в моей душе такую страстную любовь к вам, не должны быть причиной моей смерти от этой любви. Что касается третьего довода, то вам известно, сударыня, что для смелого сердца нет ничего невозможного. И наконец, подумайте о том, какую утрату могут понести сердца двух влюбленных, отказавшихся от любви, этой царицы, которая дарит своим подданным столь много счастья.
Короче говоря, Бофор так учтиво изложил ей свои желания, что молодая женщина из учтивости же не могла ему отказать. Она была, наконец, побеждена силой своей доброй воли, и им осталось лишь улучить удобный момент для того, чтобы привести их замысел в исполнение. Они обдумали для этого все способы, но всякий раз, когда они пытались ими воспользоваться, дама Пернетта портила им все, ибо глаза у нее были зорче, чем у сторожа дочери Инаха. [163] Воспользоваться же обычными хитростями Бофор не мог потому, что муж знал их все наперечет. Однако же он придумал, наконец, одну хитрость, которая показалась ему пригодной. А именно, зная, что во всех удачных любовных замыслах обычно принимает участие третье лицо, он открыл свои планы одному приятелю, молодому торговцу шелком, еще не женатому, который жил у моста Собора Богоматери [164] в доме, недавно полученном по наследству от отца. Он был даже близко знаком с мужем.
163
Речь идет, конечно, об Аргусе, который сторожил превращенную в корову Ио, дочь Инаха (греч. миф.).
164
То есть у моста через Сену, между правым ее берегом и островом Сите.
Однажды в день Всех Святых [165] молодая женщина, повинуясь велениям бога любви, пошла в назначенный час в церковь Св. Иоанна, что на Гревской площади, [166] послушать проповедь одного известного богослова. Муж, чем-то занятый, остался дома. В то время как она проходила мимо дома господина Анри (так звали купца), на нее, по уговору, было вылито целое ведро воды. Ее окатили с ног до головы и сделали это так искусно, что все прохожие приняли это за простую случайность.
165
День Всех Святых. – Этот день отмечается в католических странах 1 ноября.
166
Гревская площадь – площадь в Париже перед ратушей; здесь на протяжении многих веков совершались казни.
– Ах, какое несчастье! – воскликнула она. – Тетя Пернетта, меня запачкали! Что мне делать?
Опрометью вбежала она в дом господина Анри и сказала даме Пернетте:
– Милая моя! Принесите мне поскорее платье с барашковой оторочкой! Я подожду вас здесь, у господина Анри.
Старушка ушла, а молодая женщина поднялась наверх, где она нашла отличный камин, разожженный для нее другом. Едва дав ей время раздеться, он повалил ее на кровать, стоявшую возле камина, и они, разумеется, не стали терять времени. Пока старушка шла домой и обратно, собирала платье и другие принадлежности туалета, они успели сделать все, что хотели. Муж, сидевший дома, услышал, что дама Пернетта, которая побоялась сказать ему об этом происшествии, почему-то возится в соседней комнате. Он вошел туда и, увидев добрую Пернетту, начал ее расспрашивать:
– Что вы здесь делаете? Где жена?
Дама Пернетта рассказала ему все, что случилось, и объяснила ему, что пришла за платьем.
– Ах, черт возьми! – вскричал он в ярости. – Вот еще одна хитрость, которую я не записал! Я знал их все, кроме этой! Ах, в каких я дураках остался! Ведь нужно только один злой час, чтобы сделаться рогатым! Бегите же к ней скорее, ради бога! Остальное я пошлю с мальчиком!
Дама Пернетта пошла, но было уже поздно, ибо Бофор уже сделал все, что нужно, и, предупрежденный нарочно поставленным для этого сторожем, улизнул из дома через черный ход. Придя к молодой даме, Пернетта ничего не узнала, ибо хотя последняя немного и раскраснелась, но она подумала, что это от огня. Правда, это и было от огня, но только от такого, которого речной водой не зальешь.
Новелла XIX
О сапожнике Блондо, который за всю свою жизнь был печальным только два раза, о том, как он избавился от печали, и о ею эпитафии
В Париже по Сене три лодки плывут, [167] в Париже около Круа-дю-Тируар [168] жил в своей хижине сапожник Блондо. Он весело трудился, зарабатывая себе кусок хлеба починкой башмаков, и больше всего в мире любил хорошие вина, в которых был большим знатоком и авторитетом для своих посетителей. Как только где-нибудь поблизости появлялось хорошее вино, он непременно его отведывал и радовался всей душой, если его было вдоволь. С утра до вечера он распевал песни и веселил своих соседей. За всю свою жизнь он был грустным не более двух раз. В первый раз – когда он нашел где-то в старой каменной стене большой чугун со старинными серебряными и биллонными [169] монетами неизвестного для него достоинства. С этого дня он загрустил, замолк и стал думать только о своем чугуне с побрякушками. Он рассуждал про себя: «Это – деньги неходячие. Мне не дадут за них ни хлеба, ни вина. Если я покажу их ювелирам, то они на меня донесут или потребуют из них себе долю и не дадут мне за них и половины того, что они стоят». Затем он стал думать, что плохо их спрятал, беспокоился, как бы их не украли, и поминутно ходил смотреть, лежат ли они на месте. Он испытывал нестерпимые муки, пока его не осенила наконец хорошая мысль.
167
Очевидно, первые слова когда-то популярной народной песни.
168
Круа-дю-Тируар – парижский перекресток, на котором в старину стоял позорный столб (а может быть, располагался небольшой рынок).
169
Биллонный – то есть изготовленный из серебра невысокой пробы; из такого металла обычно чеканилась мелкая разменная монета.
– Как? – сказал он. – Я только и думаю о своем горшке? Глядя на меня, люди начинают подозревать, что у меня что-то случилось. Ба! К черту этот горшок! Он принес мне одно только горе!
И действительно, когда он вежливенько взял этот чугун за бока и швырнул его в реку, то вместе с ним утонула и его печаль.
В другой раз много огорчений причинил ему один живший напротив него господин (или, если угодно, он жил напротив этого господина). У него была маленькая обезьянка, которая причинила бедному Блондо много убытков. Она подсматривала, например, с верхнего окна, как Блондо резал кожи, и когда тот уходил обедать или отлучался куда-нибудь по делам, спускалась вниз, забиралась в его хижину и, взяв его нож, начинала так же, как он, резать у него кожи. Она делала это всякий раз, когда Блондо отлучался, и поэтому бедняга не мог сходить ни поесть, ни попить, не заперев свои кожи. Когда он забывал это сделать, обезьяна изрезывала их на куски. Эти проказы сильно его сердили, но он не смел ее наказать, потому что боялся ее хозяина. Наконец, когда это сделалось для него совершенно невыносимым, он решил ее проучить. Он заметил, что обезьяна имела обыкновение в точности подражать всем его действиям. Если Блондо точил нож, обезьяна по его уходе тоже точила нож, он смолил дратву, и обезьяна делала то же, он пришивал заплату, обезьяна тоже принималась вертеть локтями. Однажды Блондо взял свой нож, наточил его как бритву, и когда обезьяна показалась на своем наблюдательном посту, он приложил этот нож к своему горлу и начал водить им взад и вперед, словно хотел им зарезаться. Затем, проделав это несколько раз, чтобы обезьяна могла у него научиться, он положил нож и ушел обедать. Обезьяна, обрадовавшись новому развлечению, тотчас же спустилась вниз, схватила нож, приложила его к горлу и начала водить им взад и вперед, как это делал Блондо. Но она держала его слишком близко к горлу, не догадавшись, что может им зарезаться, и так как нож был очень острый, то не прошло и часу, как она протянула ножки. Таким образом, Блондо без всяких неприятных для себя последствий отомстил этой обезьяне и по-прежнему стал петь песни и есть с аппетитом.
Так он и жил до самой своей смерти. В память его веселой жизни на его могильной плите соседи написали эпитафию!
Под этим камнем погребенБлондо, сапожник. В жизни онСебе богатств не накопил,А после – с миром опочил.Друзья скорбят о нем душой:Он мастер выпить был большой.Новелла XXIII
О том, как мастер Пьер Фефе обзавелся даровыми сапогами, и о Зубоскалах Ла-Флеша Анжуйского