Новый круг Лавкрафта
Шрифт:
Видно, сомнения мои столь явно проявились в выражении лица, что мой друг немедленно принялся за длинные и не сильно внятные разъяснения: из его скороговорки я уяснил, что после окончания университета дороги наши разошлись даже дальше, чем изначально хотелось бы предполагать. Эштон целиком посвятил себя поискам крупиц истины в старинных преданиях, унаследованных от самых давних времен, когда род человеческий еще только осваивался на земле. О самых спорных вещах он предпочитал говорить обиняками — а мне оставалось лишь удивляться собственному невежеству в подобных вопросах.
Негромко, почти шепотом, Эштон поведал и о древних книгах, которые, согласно легендам, столетиями хранились его предками — и тщательно скрывались от остальных. Если бы эти
Друг мой выглядел взвинченным, однако до странности уверенным в правдивости излагаемых им сведений. В конечном счете любопытство во мне пересилило осторожность, и я дал Эштону неохотное согласие сопровождать его в поездке в Корнуолл и приютить его на сегодняшнюю ночь, с тем чтобы завтра с раннего утра мы смогли безотлагательно пуститься в путь.
В поезде я услышал много нового о семейной истории Эштонов. Поскольку ныне мой друг с полным правом полагал меня соучастником своих разысканий, он держался более открыто и откровенно рассказывал мне о вещах любопытных, однако же на первый взгляд совершенно фантастических. Только его родственники по матери, семейство Тревалленов, сохраняло память о неких жутких событиях и знаниях, сберегаемых в неприкосновенности в течение двух тысяч лет. Как у Эштона получилось проследить свою генеалогию так далеко в прошлое, он не раскрыл — однако то, что подобная традиция просуществовала так долго и ни разу не прервалась, казалось не слишком правдоподобным. Нет, я нисколько не сомневался, что было проведено самое тщательно расследование… Во время своей последней поездки в Америку, сказал он, главной задачей стало отыскать свидетельства и сведения о той ветви семьи, что в семнадцатом веке эмигрировала в Новую Англию — причем искать их предполагалось в документах давних ведовских процессов, как известно, состоявшихся в Старом Салеме и других городках Восточного побережья.
Однако эти скудные сведения оказались лишь малым ручейком, к тому же отведенным от основного русла подлинной семейной традиции. Треваллены жили в Корнуолле с тех самых пор, когда их предки были вынуждены бежать сюда, спасаясь от наступающих римских армий, — и в Корнуолле они жили до тех пор, пока несколько лет назад не скончались родители Эштона.
Я выслушивал все это с неким непонятным, но растущим беспокойством в душе, ибо что-то в словах моего друга пробуждало во мне смутное, но нехорошее предчувствие. Кроме того, я бы не поручился, что бедный Эштон находился в здравом рассудке. Оставалось только догадываться, что за страшные и странные события преследовали его предков с материнской стороны, однако даже скупые намеки позволяли подозревать, что речь идет о чем-то ужасном и крайне пугающем. Должен признаться, что время от времени меня посещало раскаяние: зачем я не прислушался к просьбам и оставил тихие долины Йоркшира, где бы и по сей день мог бы пребывать в спокойствии и безмятежности?
В Пензанс мы прибыли еще до темноты. Машина Эштона стояла у вокзала — там, где он ее и оставил утром прошлого дня. Солнце село где-то через полчаса, однако этого времени оказалось достаточно, чтобы рассмотреть окружающий ландшафт. Мы ехали по узким, извитым дорожкам вдоль оскалившегося камнями побережья. Выезжая из города, я ожидал увидеть пейзаж, сходный с тем, что встречал меня в родных местах на севере Англии. Однако, приглядываясь к низким, словно сгорбившимся холмам и вересковым пустошам с одной стороны и отвесным утесам с другой, трудно было не заметить разницы.
Нет, взятые по отдельности, вересковые поля, холмы и океан казались совершенно обычными. Однако в том, как они соединялись между собой, образуя блеклый ландшафт, затопляемый лучами закатного светила, сквозило что-то странноватое и внушающее беспокойство. Что-то в этом пейзаже не сочеталось — и это неуловимое что-то действовало мне на нервы. Холмы на горизонте, казалось, сошлись слишком тесно — не иначе пытаясь скрыть какую-то неприглядную тайну из далекого прошлого.
Основываясь на впечатлениях, полученных от рассказов Эштона, я ожидал, что друг мой привезет меня в уединенную усадьбу, далеко отстоящую от прочего человеческого жилья. Однако с наступлением темноты мы въехали в небольшую живописную деревеньку, где он остановил авто рядом с двухэтажным домом в конце узенькой улочки чуть в стороне от главной. Подхватив с заднего сиденья чемодан, я последовал за Эштоном через сад, очевидно примечая, что друг мой то и дело оглядывался по сторонам с опаской. В особенности часто он посматривал в сторону какой-то одному ему ведомой точки на горизонте — похоже, что-то его в ней не на шутку тревожило. Я уже хотел было полюбопытствовать насчет столь странной манеры вести себя, однако что-то меня удержало — возможно, нежелание усугублять и без того нездоровое беспокойство, явно владевшее приятелем. И без того представлялось совершенно очевидным: Эштон чего-то боится, и это что-то таится в густеющей темноте вечера. Однако я, сколько ни смотрел по сторонам, ничего пугающего не заметил.
Отперев дверь, он пропустил меня в дом и тут же захлопнул дверь, тщательно провернув ключ в замке. Включив в комнате свет, Эштон усадил меня в кресло, а сам принялся хлопотать у широкого, выложенного камнем камина, готовясь зажечь приготовленные поленья. Я же осматривал комнату, тут же приметив вытянувшийся вдоль стены стеллаж с книгами. Большая часть томов, насколько можно было судить по названиям, непосредственно связывалась с увлечениями моего друга — антиквариатом и историей. Что уж говорить — многие из этих изданий стояли и у меня на полках. Однако попадались и другие книги — о которых я либо ничего не слышал, либо слышал такое, что не добавляло душевного комфорта.
Разложив наконец огонь, Эштон уселся в кресле напротив, весь разрумяненный — то ли от физического усилия, то ли от волнения, — трудно было сказать с уверенностью.
— Вижу, тебе нравится мое книжное собрание, — кивнул он. — Уж поверь — чтобы добыть некоторые издания, мне пришлось попотеть. И изрядно попутешествовать…
Я встал, подошел к полкам и внимательнее изучил развернутые ко мне корешки. Взгляд Эштона, пристальный и странно цепкий, упирался мне в спину — хозяин дома следил за каждым моим движением. Тут и там на глаза мне попадались книги невообразимо древние и редкие — безусловно, если передо мной стояли оригиналы. Многие, как я смог убедиться, развернув их, писаны были поблекшими чернилами на латыни и греческом, другие — на арабском; пожелтевший пергамент истончился от старости до такой степени, что грозил рассыпаться от малейшего прикосновения. И тем не менее, среди выстроившихся на полках фолиантов я не нашел ни единого, писанного на староанглийском.
В ответ на брошенное по этому поводу замечание мой друг быстро, нервно кивнул:
— Я же говорил. Та самая книга — она не здесь.
— А где же? — изумился я, снова устраиваясь в кресле.
Эштон сделал левой рукой странный жест, неопределенно ткнув куда-то в сторону окна:
— Ну… там. Лежит, спрятанная. Чтобы никто не нашел. Завтра поедем. Я тебе покажу.
Меня захлестнул приступ холодного гнева. Ну да, ну да. Мой друг отчаянно нуждался в помощи и даже кое-что разъяснил, пока мы ехали на поезде. Однако меня не покидало ощущение, что Эштон скрывает больше, чем говорит, и я снова весьма пожалел о своем поспешном согласии.
Он поднялся на ноги, но я, не скрывая своих чувств, весьма резко проговорил:
— Стивен, будь добр, объяснись. Ты уже довольно долгое время потчуешь меня слухами и домыслами, касающимися вашей семейной истории. И что же? Ничего из рассказанного тобой не имеет никакого отношения к причине, по которой я решился предпринять столь долгое путешествие. Пойми меня правильно, но то, что ты рассказал, весьма напоминает бред сумасшедшего.
— Мартин, прошу тебя, не суди меня слишком строго, — пробормотал он.