Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая
Шрифт:
— Добрался нормально?
— Да. Спасибо вам большое, что вы все устроили.
— Ты голоден? Давай-ка скорее возьми себе завтрак, а потом мы с тобой пообщаемся.
Я и впрямь немного проголодался, так что заказал себе приличный завтрак — яичницу из двух яиц, парной рис, тарелочку морской капусты, молочный напиток с бифидобактериями и витаминный коктейль. Вкус у еды был, честно говоря, синтетический, но все же получше, чем то, что мне доводилось есть в карантине. Помню, папа Бори Коваля предупреждал, что чем ближе к цивилизации, тем менее натуральная пища.
Где, интересно, сейчас Боря?
— Итак, Димитрис, — добродушно заговорил Роберт, когда я вытерся и отнес поднос с одноразовой посудой. — Как ты чувствуешь себя?
— Не могу сказать,
На дворе было 14 апреля. А значит, с 19-го марта 2077-го года, когда я покинул родное селение, прошло двадцать шесть дней. Почти месяц. Но мне показалось, что год.
Находясь в карантине, я проводил сутки напролет в Интернете, улавливая крохи информации, стараясь «зацепить» хоть кого-то из своих знакомых в социальных сетях. Я знал теперь абсолютно точно, что Генераторное основательно разрушено артиллерией и захвачено войсками ЮНР после тяжелого трехдневного штурма с большими потерями. Из-за упорного сопротивления захватчики, по слухам, совсем озверели и поклялись сровнять непокорное селение с землей.
Кто-то из односельчан погиб в бою и под обстрелами, кто-то остался под завалами, кто-то сдался на милость захватчикам (и неизвестно, как те с ними обошлись), кто-то бежал в казачью станицу, чтобы вести партизанскую борьбу. Часть милиции и народных дружинников под командованием замкоменданта Петкова вместе с войсками Альянса отступили на запад — от них-то в основном и приходила информация. Связи с самим селением не было. О судьбе оставшихся там людей ничего узнать было невозможно.
Я сумел связаться с одним из наших милиционеров, находящихся где-то в Венгрии, где шла перегруппировка войск ЦЕА, но он ничего не смог мне сказать о моей матери. Говорит, что во время обстрелов было очень много раненых среди гражданских и что врачи в основном остались в полевых медицинских пунктах, помогать им. Габриэла Георге точно осталась там, а насчет моей матери он не был точно уверен. Сказал, что погибла Карина Майданова — он сам видел, как ее вертолет взорвался прямо в воздухе. Дядя Гриша Тумановский вроде бы был ранен и остался в одном полевом госпитале в Генераторном. Ходили слухи, что погиб в бою комендант Симоненко. По другой версии он был лишь ранен и захвачен в плен. О Сергее Николаевиче Добруке говорили, что он остался в селении и будто бы его арестовали нацисты.
О судьбе Джерома и Мей ничего не было известно. В соцсетях писали, что казаки атамана Наливайченко устроили продвигающимся на запад войскам ЮНР настоящий ад: минировали дороги, обстреливали транспортные конвои, устраивали засады на патрули и отстреливали офицеров. Также ходили слухи, что юги уже узнали местонахождение станицы и планируют ее зачистить. Ясно было одно: даже если друзья и добрались до станицы, то вряд ли они сейчас в безопасности.
Олтеница тоже была оккупирована. Там обошлось без серьезных разрушений, но много людей были арестованы. Оккупанты разместили в городе какие-то «глушилки», чтобы гражданское население не могло выйти на связи со внешним миром. Последние записи в соцсетях от моих одноклассников, которые успели эвакуироваться в Олтеницу, были от 25–26 марта. Я списался со Степкой Медведенко. Он написал, что оставшимся сотрудникам центра Хаберна нацисты разрешили уехать, но без детей. Была ли среди них моя мама, он не знает.
Миро находился в военном госпитале в Инсбруке — он был тяжело ранен в бою, как и многие бойцы батальона «Рысь», который сыграл важную роль в остановке наступления нацистов. Потратив немало сил, я сумел дозвониться в регистратуру госпиталя, но оказалось, что Мирослав в коме и не может говорить. Я перечислил большую сумму денег со своего счета ему на лекарства.
О папе никаких вестей не было. Одно из марионеточных СМИ ЮНР сообщало, что «1-го апреля был вынесен смертный приговор главному заговорщику Кунгурцеву и шести его приспешникам», но о судьбе проходящих по делу иностранцев ничего не говорилось.
— Тебе пришлось нелегко, Димитрис. Я и не ожидал, что ты прибежишь сюда вприпрыжку, светясь от радости. Ты хорошо держишься. Так бы держался на твоем месте и твой отец.
— Ты знаешь что-то о нем? Или о матери?
— С тех пор, как мы с тобой говорили об этом позавчера, к сожалению, я не узнал ничего нового. Я полагаю, что Володя цел и невредим. Если у югославов есть хоть капля здравого смысла, то членов арестованной делегации будут держать живыми, чтобы обменять в будущем на пленных офицеров. Что до Кати, то я бы не делал никаких поспешных выводов. В тех условиях, которые сейчас установились в Центральной Европе, у нее просто физически нет возможности связаться с тобой. Это не значит, что с ней что-то случилось. Обычаи войны и нормы гуманитарного права запрещают наносить вред медикам. Я уверен, что она в порядке.
— Жизнь моего отца зависит от здравого смысла Ильина, — я сокрушенно покачал головой. — А жизнь моей матери — от того, не примут ли бандиты красный крест на груди за мишень. Проклятье! Я бы хотел услышать что-нибудь другое!
— Ты должен быть сильным, Димитрис, — Роберт слегка потрепал меня за плечо. — Ради них.
— Я в порядке, — покачав головой, заверил я. — Я сделал все так, как они мне велели. Я не буду делать вид, что мне это было приятно, но я это сделал. Я тут. Что дальше, Роберт?
— Ты ведь мечтал оказаться здесь, Димитрис? Помнишь?
— Да, мечтал. Я мечтал поступить в Королевскую воздушную академию и жить вместе с Дженни в уютной комнатушке в каком-нибудь милом студенческом общежитии. Но из того, что ты мне сказал, я понял, что это невозможно. Так ведь?
— Димитрис, я скажу тебе прямо — это огромная удача, что ты вообще оказался здесь.
— Да, я знаю.
— «Зеленые зоны» Содружества не принимают переселенцев. Особенно — муниципалитет Сиднея. Сидней называют Анклавом. Наиболее приспособленный для жизни город в поствоенном мире. Самый дорогой, самый изолированный. Ты не можешь просто так приехать сюда и поступить учиться в один из лучших вузов. Еще несколько лет назад это было сложно, но все же возможно. Но сейчас, после последних директив, связанных с войной в Европе — даже я не в силах ничего сделать.
— Я понимаю. Я уже видел, как в Содружестве относятся к чужим.
— Ты о том случае в аэропорту Сент-Этьена?
— Не только о нем. То же самое было в карантине в Мельбурне, — я скривился от воспоминаний о работниках тамошних миграционных служб, которые смотрели на меня, словно на животное. — Я не хочу сказать ничего плохого, Роберт, но… папа как-то рассказал мне, что значат слова «шовинизм» и «ксенофобия». И это было очень похоже на то, что я видел.
— Еще недавно такого не было, Димитрис, — грустно вздохнул Ленц. — Я был свидетелем того, как все менялось. В темные времена двери были распахнуты для всех. О готовности Австралийского союза принимать беженцев со всего мира было записано в Великой декларации. Это было предусмотрено планом «Ковчег». Так вначале и происходило. Но постепенно мир охватила массовая истерия. Все население Земного шара жаждало оказаться на Пятом континенте. Десятки миллионов людей хлынули сюда. Это была самая массовая миграция за всю историю человечества. Всем хотелось попасть в рай.
Остановившись, чтобы отпить воды, Роберт задумчиво посмотрел в окно. За окном возвышались небоскребы. Их было больше, чем в Окленде. И они были выше. Намного выше. Это были самые исполинские здания, какие мне доводилось видеть в жизни. Некоторые из них превышали высотой километр. Они достигали кромкой небес, и их вершины терялись в облаках.
— Но ты, Димитрис, уже достаточно взрослый, чтобы понимать — мир устроен иначе, — продолжил Роберт. — В раю не хватает места для всех. На одного живущего в раю приходится пять-шесть копающихся в дерьме. Так было всегда. Когда-то был «золотой миллиард». Теперь «золотых» осталось меньше, но баланс остался примерно тем же. Люди, которым посчастливилось оказаться в таких местах, как Сидней, держаться за свое место мертвой хваткой. В каждом, кто норовит, по их мнению, потеснить их, они видят врага.