Новый мир. Книга 5. Возмездие
Шрифт:
— А кому рассказывать?
— Пойдем. Покажу.
Следом за ним я поднялся по рассыпающимся ступеням старой лестницы на верхний уровень кирпичного барака. Перекрытия над бараком не было, так что очертания помещения, как и пещер вокруг, заливал красный переливчатый свет здешних красных ламп.
Барак был плотно заполнен грязными напольными матрасами и спальными мешками, на которых спали или просто валялись множество изможденных зэков. Кое-кто во сне метался и беспокойно бормотал. Те, кто не лежал, сидели на корточках или прислонившись к стене, сжимая в зубах сигареты или вяло играя в незамысловатые игры
В противоположном от креста углу барака был оборудован из кусков ржавой арматуры самодельный атлетический уголок — перекладина, брусья, гири и тренажер для жима лежа. На тренажере была установлена штанга с внушительного размера свинцовыми блинами, от веса которых самодельный гриф слегка прогибался.
Вокруг штанги обвились побелевшие от напряжения пальцы голого по пояс человека. Штанга медленно опускалась и поднималась вместе с его громким натужным сопением. Человек, напряженное до предела тело которого выгибалось дугой, казался полностью поглощенным своим занятием. Но, оказывается, он контролировал пространство вокруг. И, замерев перед очередным толчком, произнес:
— Есть в мире люди, которых власти боятся сильнее, чем самых отъявленных отморозков, бандитов и серийных убийц.
Взревев и из последних сил вознося над собой штангу, он с придыханием спросил:
— Ты… сейчас… среди… них!..
Двое заключенных стояли в изголовье тренажера, подстраховывая занимающегося, но к штанге не прикасались. Отчаянно пыхтя, не обращая внимания на сильную дрожь в руках, он из последних сил выжал снаряд над собой — и лишь тогда помощники помогли водрузить штангу на место.
Мужчина порывисто встал и похлопал в мозолистые ладоши, отирая с них мел. Это был лысый азиат примерно моего возраста, чуть ниже среднего роста, но на редкость крепкий и мускулистый. На его рельефном брюшном прессе и мышцах груди, где виднелось немало шрамов и большая татуировка в виде извивающегося огнедышащего дракона, блестели капельки пота. Однако больше всего обращали на себя внимание его темно-карие глаза — смелые и прямые, как бы бросающие вызов любому, кто вздумал бы попытаться покорить их владельца своей воле.
Какие-то черты в этой характерной внешности показались мне до боли знакомым из давних времен. Но внезапно пришедшая мне в голову догадка была слишком невероятной, чтобы в нее поверить.
— Ши? — не веря своим глазам, наконец прошептал я. — Ши Хон?
По лицу азиата блуждала улыбка.
— Ну привет, брат, — произнес он, гостеприимно раскрывая объятия.
Глава 2
§ 7
На таймере, циферблат которого неотрывно мелькал в уголке глаза, миновало 11:00:00.
Мы с Ши обосновались на самодельной лавочке в виде гладко отесанного валуна, который невесть как затащили на верхний уровень барака. Другие заключенные держались поодаль — было заметно, что им не чуждо понятие субординации.
Поглядывая на Ши, я не мог сдержать резких и ярких, как вспышки, цепочек воспоминаний. Вот интернат, 76-ой год. Мое непростое знакомство с задиристым, несгибаемым корейцем, «дикарем» с пустошей, который плевать хотел на все правила, не собирался подчиняться никакому старосте — и не изменился вопреки стараниям куратора. А вот ужин в пафосном ресторане «Аурум» после моей победы в полуфинале олимпийских соревнований в 83-м. Повзрослевший, но не переставший быть упрямым бунтарем кореец демонстративно ведет себя как пролетарий, угодивший в гнездо буржуев. Наша последняя встреча в Элис-Спрингс в том же 83-м, после моей Олимпийской речи. Откровения о социальной несправедливости, эксплуатации людей корпорациями, прогнившей системе и необходимости все менять… 87-ой год. Рухнувшие на голову известия, что старый товарищ получил восемнадцать лет колонии за организацию экстремистской группы среди рабочих в графстве МакДонелл, став очередным пятном на моей и без того непростой биографии.
— Да уж, — выразил мои чувства Ши, в чьей голове, похоже, мелькали схожие кадры.
Напротив нашей скамейки фрагмент кирпичной стены обвалился, так что открывался неплохой вид на пещеры. Если, конечно, слово «неплохой» уместно по отношению к этому месту.
— Вот он, наш дом, — поведал Ши, оглядывая пещеру с той смиренной и фамильярной нелюбовью, какую можешь испытывать к злу хорошо знакомому и неизбежному. — А ведь было время, когда нам казалось, что не может быть ничего хуже, чем быть запертым в «Вознесении».
— Я это помню, — согласился я.
Я не мог определиться, с какой из сотни тем, которые стоило обсудить, лучше начать. К счастью, дилемму решил Ши, сочтя, что мне не повредит небольшая экскурсия.
— В «Чистилище» — больше тысячи заключенных. Все они живут тут, в этих проклятых пещерах. Тюрьма разделена на три секции. Секция «А» — колония общего режима для мужчин. Мы сейчас в ней. «B» — колония для женщин. Там тебе едва ли удастся побывать, да и не стоит оно того, уж поверь — на модельную школу это совсем не похоже. Ну и «C» — зона супермаксимальной безопасности. Отсюда ты ее не увидишь. Это там, глубже, под землей. Не советую туда попадать. Из тех, кого угораздило — еще никто не возвращался.
— Люди здесь просто бродят кто где хочет? Никаких камер? — недоверчиво переспросил я.
Осознание того, что мне может быть предоставлена такая свобода передвижения после 3,5 месяцев в «зоне 71» приходило с трудом.
— Мы и так заперты надежнее некуда. Зачем запирать еще раз? — пожал плечами кореец.
Еще раз пройдясь взглядом по пещерам, он признал:
— Да, простора тут побольше, чем в других зонах. Зэки предоставлены сами себе. Кучкуются как хотят. Объединяются в кланы, чтобы выжить и отжать побольше похлебки. Тюремщики в это не вмешиваются. Им весело смотреть на это с высоты своего чертового Олимпа. Как реалити-шоу!
Вспомнились комментарии интенданта Гриза, соответствующие этой оценке.
— Давно ты тут? — поинтересовался я.
— Скоро будет два года. После того как в 93-ом я был среди предводителей бунта в Парраматте, мне добавили к моим двадцати пяти годам пожизненный срок, из-за пары охранников, убитых во время бунта, и перевели сюда.
Об убитых охранниках Хон вспоминал спокойно, без эмоций — примерно так, как опытные солдаты вспоминают о врагах, убитых на войне.
— Мне казалось, что тебе дали восемнадцать, — припомнил я.