Шрифт:
Жюль Ренар
Нравы четы Филипп
Перевод H. M. Жарковой
I
Дом Филиппов, пожалуй, самый старый во всей деревне.
Соломенная замшелая и залатанная крыша сползает чуть не до самой земли, дверь низенькая, маленькое окошко не открывается, - похоже, что хижине по меньшей мере лет двести. Мадам Филипп со стыда сгорает за свое жилье.
– Вот уж бедность, так бедность, - заявляет она, - разваливается хижина и не чинишь ее.
– А я нахожу, - возражаю я, - что ваш домик очень хороший.
– Когда тронешь
– Никто тебе не мешает, - замечает Филипп, - заткнуть дыры газетами.
– Я и не прошу такого дома, как у богатых, - говорит она.
– Одного прошу - чистоты. И сбереги я четыре су, завтра привела бы дом в порядок.
– Не стоит, мадам Филипп, уверяю вас: дом ваш чудесный.
– Да он уж и не держится!
– Не беспокойся, - говорит Филипп, - он еще достаточно крепок и тебя похоронит.
– Да, когда свалится мне на голову, - говорит мадам Филипп и сама смеется.
Прежде всего, как входишь к ним, натыкаешься на деревянную кровать. Она одинаковая что в длину, что в ширину. Она не на колесиках. Ее, должно быть, спустили сюда через каминную трубу: дверь слишком узка.
– Кровать разборная, - сказал мне Филипп.
Мадам Филипп никогда не отодвигает ее. Как поставили кровать у стены, так она и стоит здесь. У мадам Филипп руки короткие. Когда нужно оправить постель с того края, она достает простыни вилами.
– В прежние времена, - говорит Филипп, - над кроватью у нас был четырехугольный балдахин из досок, а вокруг висели желтые с зеленым занавески.
– Занавески были полотняные, вышитые шерстью, - говорит мадам Филипп.
– Сносу им не было, - подтверждает Филипп.
– Их раз повесишь, так никогда и не снимешь. Они закрывали всю кровать. Их раздвигали, только когда ложились в постель, прямо как в театре. И когда отец собирался ложиться, он говорил: "Спокойной ночи, детки, представление начинается".
– Таких занавесок теперь больше не делают, - говорит мадам Филипп.
– Их загубила госпожа графиня. Она их купила и порезала на портьеры.
– Отец продал ей свои занавески за пятьдесят франков, - замечает Филипп.
– Цена неплохая: они не стоили и двадцати...
– У нас есть, - говорит мадам Филипп, - еще точно такая же кровать в сарае.
– Почему же вы не пользуетесь ею? В ваши годы лучше каждому спать на отдельной постели.
– Пусть Филипп и спит на отдельной постели, если хочет, - отвечает мадам Филипп, - а я буду спать на своей.
– На своей! Она тоже и моя, - говорит Филипп.
– Это наша свадебная постель, - замечает она.
– Почему вы думаете, что вам будет плохо спать на другой постели?
– Мне там будет неловко, - говорит она.
– Ну, а вы, Филипп?
– Я всю жизнь спал здесь.
Тут дело не в любви, не в верности. Как в первую брачную ночь они легли спать вместе, так у них это и вошло в привычку на всю жизнь. И он и
Они не пользуются подушками. Они кладут их на ночь на стул, потому что подушки должны лежать днем на постели, туго набитые, твердые, белые, чтобы приятно было на них посмотреть.
– Это красиво, и я вовсе не хочу, чтобы их видели мятыми, - сказала мне как-то мадам Филипп.
– Закройте их одеялом, и никто не увидит.
– Такая уж мода - класть их сверху.
– Однако что может быть естественнее, раз у вас есть подушки, класть их под голову?
– Их и кладут под голову, только в гроб. Наследники всегда кладут в гроб подушки.
– Они подсовывают мертвым что похуже, - говорит мадам Филипп, - да они и не обязаны давать самые хорошие подушки.
Чета Филипп спит на сеннике и просто на перьях. У них нет матраца. Шерсть и волос слишком дороги, а гусиные перья достаются им даром.
– Мне часто приходилось видеть, - говорю я, - на дороге таких общипанных гусей, что смотреть на них было жалко. Я думал, они больные.
– Их нарочно ощипали, - заявляет Филипп, - только уж чересчур. Не надо вырывать перьев, на которых держится крыло, а то крыло свисает, и птица устает.
– Должно быть, гусям больно, и они кричат, когда так выщипывают крепкие перья.
– Надо подождать, - говорит мадам Филипп.
– Когда перо готово, оно само выпадет. В это время и нужно их выщипывать. Гусей ощипывают три раза в год.
– Опытная хозяйка не ошибется, - добавляет Филипп, - она и перышка зря не потеряет. Раньше даже так говорили, что только на той девушке и можно жениться, которая семь раз перепрыгнет через ручей, чтобы подобрать перышко.
– Славная поговорка!
– О, - отвечает Филипп, - это ведь так, шутки. Филипп спит с краю, а мадам Филипп - у стены.
– А у вас есть ночные рубашки?
– А разве дневные не хороши?
– спрашивает Филипп.
Они настолько хороши, что их носят не снимая самое малое неделю, а иногда и две. Я не уверен, снимает ли мадам Филипп на ночь юбку. Да и какой ей смысл раздеваться? Прошла та славная пора, когда они ложились в постель не только затем, чтобы спать. Они спят в перьях, как в отдельных гнездах. Каждый зарывается в своем углу. Они спят не шевелясь, задыхаясь, потеют, и утром, когда открывается дверь, пахнет грязным бельем.
– А сны вы видите, Филипп?
– Редко, - говорит он.
– Да я и не люблю, от них плохо спишь.
Он считает, что сны бывают только неприятные. А мадам Филипп, та не видит снов никогда.
– Может быть, я и вижу сны, только я их не замечаю.
– Выходит, что вы и не знаете, что такое сны.
– Нет.
– Я же тебе объяснял, - говорит Филипп.
– Ты мне объяснял, что у тебя в голове, а я тебе говорю, что у меня в голове этого не бывает. Тогда как?
– Зато она всегда встает первой.