Шрифт:
I
Сегодняшнее утро было особенно хмурым. Тучи застилали небо, а холодный порывистый ветер оповещал всех о приближающемся дожде. Удивительно, что она выбрала именно это время для совместной прогулки. Хотя мне грех жаловаться, учитывая, что от моего дома до места встречи идти не более десяти минут.
Она предпочла встретиться в парке, который не вызывал у меня ничего, кроме раздражения. Там вечно полно родителей, галдящих детей и счастливых собак, которые не брезгают справить нужду прямо на дороге, а довольные хозяева всячески поощряют их за это дело, мол, гадь везде, где тебе хочется, но только не у нас в квартире. Надеюсь, что в это
Редкие машины лениво катились по дорогам, будто бы ещё сами не до конца проснулись. Удивительно, что через час улицы заполонят угрюмые люди, спешащие на работу и их послушные автомобили, всячески потакающие своим хозяевам.
Мои надежды оправдались: по парку носилась лишь парочка утренних бегунов, да один собачник, который едва стоял, сонно прикрыв глаза, пока его пёс увлечённо обнюхивал невозмутимое дерево.
Минерва сидела на скамейке, выглядывая меня. Имя у неё странное, особенно для российских реалий, но она им страшно гордилась, ведь оно имеет благородное древнеримское происхождение и подчёркивает её индивидуальность и непохожесть на остальных. Чем она отличается от остальных, я не знаю, но имя её, лично для меня, звучит смешно и нелепо. Ей об этом я, разумеется, не говорил.
Мы познакомились месяца два назад в этом самом парке. Я уже добрую неделю не выходил на улицу и чувствовал острую необходимость подышать свежим воздухом. Она гуляла с подругой и дурачилась. В азартном порыве они подсели ко мне. Общался я в основном с её спутницей, пухлой девушкой в больших очках и с россыпью красных прыщиков на лице, Минерва же молча слушала, изредка хихикая. Диалог был инфантильный и нелепый, говорил я с неохотой, но не решался потребовать у двух школьниц оставить меня в покое. После беседы, когда они уже собирались уходить, толстушка попросила мой номер, и я, сам не понимая почему, его дал. Позже она мне написала и всячески намекала, что я понравился Минерве. Всё это было так по-детски, что у меня не возникало никакого интереса участвовать в этой подростковой любовной игре, поэтому отвечал я сухо и коротко. В конце концов, Минерва сама мне написала, предложила встретиться, и после небольшой проверки мы начали встречаться. Сама проверка заключалась в том, что она спросила, не смущает ли меня разница в возрасте, на что я ответил, что возраст – лишь условная цифра, и каждый взрослеет в зависимости от жизненных обстоятельств. После её многозначительного кивка и начались наши отношения.
Сегодня с утра она написала, заявив, что нам нужно серьёзно поговорить. Я согласился на встречу, догадываясь, о её желании порвать со мной. Видимо, ей стало скучно, и она нашла другого мальчика постарше, ведь любовь шестнадцатилетних девушек такая мимолётная.
Заметив меня, Минерва не махнула рукой, как обычно, а смиренно ждала, когда я к ней подойду. Одета она была в обтягивающие тонкие ножки джинсы и лёгкую бледно-розовую куртку. Яркие ядовито розовые волосы были собраны в пучок, на бледном лице виднелась лёгкая задумчивость, нижняя пухлая губка слегка дрожала. Сухо поздоровавшись, я сел, ожидая сентиментального объяснения, почему мы несовместимы, и наши отношения закончены. Долго собираясь с мыслями, она выдала:
– Я беременна.
У меня нестерпимо зачесался подбородок, и я стал с остервенением его тереть.
Она повторила:
– Ты услышал меня? Я беременна.
Я ответил, что услышал.
– Может, что-нибудь скажешь?
– Поздравляю, – буркнул это, не подумав. Забыл,
Неожиданно она начала плакать. Дело дрянь, потому что я всегда не умел утешать. Помню, когда мне было лет семь, мама плакала, читая коряво написанное письмо моего отца. Тогда я спросил, что случилось, и она ответила, что папа от нас ушёл. Я пожал плечами и пошёл играть в компьютер, догадываясь, что сегодня маме наплевать на то, что вместо скучных прописей я убивал нарисованных человечков, бегающих по монитору.
Неловко приобняв её за плечи, я принялся тараторить о том, что ничего страшного, со всяким бывает, мы справимся. Говорил, что у меня есть деньги, и мы сделаем аборт в хорошей клинике. Вдруг она, со злостью взглянув на меня, рявкнула:
– Я не буду убивать своего ребёнка.
Хорошо, ответил я, не будем убивать.
– Тогда на что мы будем жить и растить его? – тон её сразу сделался деловитым. Девичьи слёзы, как и они сами, крайне непостоянны.
– Деньги сейчас не самое главное. У меня есть образование, к тому же, родители нас не оставят.
Тут я солгал. Образование-то, какое-никакое есть, но меня отчислили на втором курсе. А чего ещё ожидает студента, который банально перестал посещать занятия и даже не удосужился прийти на экзаменационную сессию?
– Ты не бросишь меня? – с надеждой спросила она.
– Не брошу.
Она просияла и легла мне на плечо, мечтательно водя своим тонким пальчиком по моей ладони. Я же достал пачку сигарет и, зубами подцепив одну, закурил. Она недовольно посмотрела на меня, но промолчала. Спохватившись, я бросил только-только початую сигарету на асфальт. Спустя несколько минут Минерва произнесла:
– Надо маме сказать.
– Скажи.
– Я боюсь.
– Тогда не говори. Будем всё скрывать, а твой растущий живот выдадим за последствия чрезмерного употребления пива.
Минерва слабо рассмеялась. Её смех, похожий на ехидное хихиканье, у меня вызывал смешанные чувства. С одной стороны он напоминал кошачий писк, что вызывало некое умиление, а с другой – насмешливую издёвку, словно ты сказал что-то самоуничижающее, и эта фраза доставила ей злобное извращённое удовольствие.
– Я стану толстой и некрасивой.
– Уверен, что беременность наоборот сделает тебя ещё милее и привлекательнее.
Она довольная чмокнула меня в щёку. А мне было неприятно говорить такие пустые банальности.
II
Вернувшись домой, я обнаружил, что мама уже проснулась и завтракала под шум утренней телевизионной передачи. Она даже не смотрела на экран, шум был нужен, чтобы заполнить пустоту в квартире. Медленно жуя бутерброд со сливочным маслом, щедро посыпанным сверху сахаром, и запивая его остывшим чёрным чаем, мама ждала, когда я удосужусь зайти на кухню и поздороваться с ней.
– Куда ходил? – спросила она, убавляя громкость телеящика при помощи пульта.
– Прогуляться вышел, пока все на работу не поплелись.
Грустно взглянув на меня, мама не стала продолжать разговор. Уверен, она боролась с желанием напомнить мне, что в свои двадцать два года я перебиваюсь незначительными случайными заработками и не тружусь, как все остальные. К счастью, ей удалось не поднимать эту тему. Да и мне возразить-то особо нечем: я банально не хочу работать. Мысль о том, чтобы где-то регулярно трудиться, вставая по расписанию ранним утром, и впахивать, выслушивая подтрунивания коллег и крики начальства, меня приводила в ужас. Особенно пугала перспектива сменить ночной образ жизни на дневной.