Нутро любого человека
Шрифт:
Вот о чем мы разговаривали:
Ему отчаянно хочется покинуть Нассау — целая тирада в адрес „этого вшивого островка“. Он просил Черчилля поручить ему какую-нибудь работу в Африке — никакие губернаторские посты, даже самые видные, его больше не интересуют. Герцог гордится тем, чего достиг здесь — „на худшей в Британской империи должности“.
Уже знакомая неприязнь к двору. Считает Короля и Королеву необычайно мелочными и мстительными. По-моему, сильнее всего его уедает то, что они отказываются закрепить за Герцогиней титул ЕКВ (тут присутствует оттенок проблемы с камердинером, Флетчером). „Жена получает ранг мужа, — несколько раз повторил он. — Независимо от чего бы то ни было“. Я чувствую, что винит он в основном Королеву (это проще, чем винить брата). „Она не выносит Уоллис“.
Считает, что с Законодательным собранием трудно ладить, оно сует ему палки в колеса из чистого самолюбия и наполнено „хваткими, заурядными людишками“.
Говорит, что Черчилль ему нравится, но больше не числит его среди своих стойких приверженцев. „Уинстон знает, кто намазывает ему масло на хлеб“.
На семнадцатой лунке он подсек мяч с препятствия и тут же пригласил меня отужинать в ДП. Я вручил Герцогу его выигрыш, и он пошел сказать детективу, чтобы тот позвонил в Дом и предупредил о госте. Так что мне пришлось расплачиваться не только со своим „кади“, но и с его. Не любит он тратить собственные деньги, наш высокочтимый губернатор, какой бы мизерной ни была сумма.
Добравшись до ДП мы немного выпили в домике у бассейна. Герцогиня выглядит хорошо, ее темные волосы забраны подобием шелкового тюрбана. Она пожаловалась на приближение сезона жары, сказав мне: „Вы даже не представляете, как трудно получить разрешение на поездку в Штаты. Весь этот обмен депешами, нам приходится кланяться и расшаркиваться: „Дорогой мистер Черчилль, спросите у Короля, не могли бы мы провести уик-энд в Майами“. Герцог выглядел задумчивым, посасывал трубку, возился со своим кернтерьером. Затем Герцогиня задала мне — к моему изумлению — вопрос личного свойства: о том, чем я занимался перед войной, — я ответил, что был писателем. Они обменялись мгновенными взглядами, и Герцог спросил, знаком ли я с Филипом Гедалла [129] , его другом. Я сказал, что пару раз встречался с ним, и они успокоились: то был краткий миг настороженности и тревоги, быстро минувший.
129
Филип Гедалла (1889–1994), писатель, друг Виндзоров, написавший про-виндзорский отчет о Кризисе отречения — „Сто дней“ (1934).
Когда стемнело, мы перешли в столовую, нам подали охлажденный суп, за которым последовал омлет. У них повар-француз, дворецкий, у Герцога имеется камердинер, у Герцоги горничная — плюс бесчисленная багамская прислуга. Мы вспоминали Биарриц и Лиссабон. Самое спокойное и исполненное интимности время, какое я с ними когда-либо проводил. Герцогиня называла меня Логаном, Герцог специально поднялся из кресла, чтобы показать мне особую стойку, которую он принимает, чтобы дальним ударом закатить мяч на „грин“. Разговор, что было неизбежно, вновь обратился к двору, Королю и Королеве, к их утомительной вендетте. Герцогиня, рассмеявшись, сказала: „О, меня они не выносят. Хотя на самом-то деле, их тревожит Дэвид. Ей приходится держать его как можно дальше от Берти“.
Герцог вяло запротестовал, однако я видел, что оборот, который принял наш разговор, ему по душе.
— Нет-нет, — сказала Герцогиня. — Они не могут допустить, чтобы ты жил в Англии. Будь ты там, Берти перестали бы замечать, забыли б о нем. Все глаза обратились бы к тебе, дорогой.
Как знать, возможно она и права? Я чувствовал, что Герцога так и подмывает броситься через столовую и заключить жену в объятья.
— По крайней мере, у нас все еще есть друзья, влиятельные друзья, которые не изменили тебе. Даже Уинстон сделает для тебя все, что сможет, дорогой, ты это знаешь. При крайней необходимости мы всегда можем позвонить ему.
Когда она произносила это, в ее глазах появилось нечто, сказавшее мне, что так оно и есть: власть и влияние даже отрекшегося Короля должны быть значительными, проникать в самое сердце общества. И я ощутил в Герцогине безжалостность, абсолютную решимость.
Когда мы покидали столовую, Герцогиня отвела меня в сторонку и, приблизив свое лицо к моему, сказала: „Логан, нам хотелось бы, чтобы вы считали себя un ami de la maison [130] “. Своего рода честь, я полагаю. Она источает странную сексуальную притягательность — даром, что не так уж и красива и обольстительна: идеальная глава семьи — если такие вам по душе.
130
Друг дома ( франц.) — Прим. пер.
Герцог и Герцогиня уехали в США, вернутся где-то в июне, и колония погрузилась в состояние летаргии, до крайности заразительное. Я телеграфировал в ОМР, прося отозвать меня, но мне было отвечено, что об этом не может идти и речи. Я чувствую, что даже мои письма к Фрейе становятся скучными, поскольку в ритме моей жизни почти ничто не меняется. Раз в неделю я сообщаю обо всех слухах и косвенных намеках. (Кому-нибудь это нужно? Кто, собственно говоря, хочет знать обо всей этой болтовне?). Играю в гольф со Сноу и другими знакомыми с базы; посещаю представляющие умеренный интерес званные обеды; дважды в неделю мы с Макстеем выводим II22 в открытое море, и Макстей проверяет команду в деле. Тем временем, по миру день за днем продолжает тяжкой поступью продвигаться война.
Вчера был один из наших дней на II22. Погода стояла не по сезону ясная, на заре в воздухе даже ощущалось подобие свежести. Эти короткие вояжи нравятся мне все больше и больше — быть может, во мне все же сидит некая морская жилка. Мы, пыхтя, медленно выходим из порта — я стою с Макстеем на мостике, — и все работяги и бездельники гавани останавливаются, чтобы понаблюдать за нами. Выглядит II22 образцово, флаги и вымпелы пощелкивают на ветру, люди на палубе одеты в тропическую белую форму. Все инстинктивно машут нам вслед. А потом мы достигаем устья гавани, Макстей отдает приказ прибавить ходу и мы ощущаем, как под ногами у нас с гудением оживает скрытая мощь двух двигателей. Корма опускается, изменяя наклон судна, винты вгрызаются вводу, мы хватаемся за поручни мостика. Внезапно появляется пенистая белая носовая волна, и мы под далекое эхо приветственных кликов с мола вырываемся в синюю Атлантику.
Иногда мы идем к Большой Багамской банке, иногда к Андросу или Абако, но любимый наш маршрут пролегает к веренице Эксумов — крошечных, поросших кустарником, низких островов с маленькими бухтами и полумесяцами пляжей из чистого, белого песка. Мы знаем, что никаких подводных лодок тут нет, но делаем вид, будто ищем их. В полдень мы встаем на якорь около какого-нибудь островка и завтракаем. Команда купается либо загорает. По временам, мы бросаем глубоководную бомбу или расстреливаем из „Льюисов“ пущенную нами поплавать пустую бочку из-под горючего, просто, чтобы напомнить себе, что идет война и что мы — малая составная часть борьбы за победу над нацистской Германией.
Вчера, поскольку день был спокойный и ясный, я решил после завтрака поплавать. Разделся, нырнул с носа и проплыл 150 ярдов, оделявших II22 от маленького островка. Вода была холодная, изумительно прозрачная. Я вылез на берег, побродил, подбирая странные раковины или куски выброшенной на берег древесины, приятно сознавая свою наготу на этом необитаемом острове и вспоминая, — что неизбежно происходит со всяким, — потерпевшего кораблекрушение, оставшегося с пустыми руками Робинзона Крузо