Няня по контракту
Шрифт:
— Бабушка… — выдавила я и сползла по стенке.
Рядом крякнула баб Тоня. Тяжело вздохнула Селена.
Кристина подпрыгнула на месте, как коза.
— Кто?! — взревела она басом. — Кто, я вас спрашиваю?! Кто произнёс это мерзкое слово?!
Смеялась я. Смеялся Димка. Мелко тряслась, пряча лицо, бабуля.
И только Селена Исаевна продолжала смотреть на мир печально-философскими глазами, словно страдая от несправедливости этого мира.
— Котики, — сказала она смиренно, — ну нельзя же так. Она страдает.
В глазах Кристины
— Давай, Крис, — перестал ржать Иванов, — скажи правду. Очень нужно, понимаешь? А то Аня десять лет назад решила, что ты моя любовница. И что Митька — мой сын. А всё потому, что ты…
— Тебе надо — ты и говори! — разобиделась Кристина и нервно заколотила туфелькой о паркет, выбивая то ли марш, то ли «Болеро» Равеля в бешено-ритмичной обработке.
Димка тяжело вздохнул.
— Она моя тётка, Ань. Родная сестра мамы.
50.
Анна
— Э-э-э, — недоверчиво посмотрела на Кристину, а затем на бабушку Тоню. Та развела руками, скукожилась и стала словно ещё меньше. То есть, баб Тоня её мать? В голове не укладывалось никак. Вот вообще.
— Ненавижу! — произнесла с чувством Кристина. — Ненавижу, когда об этом говорят, а тем более — обсуждают! Ненавижу, когда напоминают! И если вы позвали меня, чтобы посмеяться, поиздеваться, то спасибо вам большое! У меня и без этого в жизни стрессов хватает! Воссоединилась с семьёй, называется.
Она стремительно кинулась к двери, но там Иванов. Перехватил её за талию и удержал. Кристина вырывалась. А я смотрела на них, и мне всё чудилось: они пара, а это розыгрыш с тёткой — злая шутка, рассчитанная на одного слишком доверчивого и наивного зрителя — меня.
Мозг никак не хотел признавать… правду? Мозг всё равно видел всё в искажённом свете. Мозгу было проще остаться на старых позициях и не ломать годами лелеемую схему Ивановского предательства.
Но… получалось, что не было никакого предательства, измены? Была ложь о командировке и всё?.. А я, подогреваемая змеёй Алёной, всё остальное додумала, разыграла внутри себя трагедию, которой и не существовало никогда?
Убежала, не выясняя отношений. Надо было ему скандал закатать, по морде дать, ногой топнуть, потребовать, чтобы правду сказал.
— Прости, — сказала я Кристине и, сделав шаг, к её руке прикоснулась. Та даже брыкаться перестала, обвисла у Иванова на руках. — Это был не очень хороший смех, наверное, и обидный. Но в то же время — горький и нервный. Ничего бы не случилось десять лет назад, если бы я знала, что ты Димке тётя. Или случилось. Я бы замуж вышла, счастлива была, детей родила. У меня б с Димкой были свои Мишка и Ромка. А может, ещё кто…
В комнате висит такая тишина, что об неё можно порезаться. Кристина смотрит на меня во все глаза. Бабушка Тоня жмётся в угол, словно хочет исчезнуть. Селена головой качает. А ещё… Мишка стоит.
На Димку я не гляжу. Не до того сейчас.
— Извини, — прошу прощения и у ребёнка. — Мы тут… так получилось.
— Свои Ромка и Мишка, — повторяет ребёнок ту фразу, что поразила его больше всего. — А мы чужие. А могли быть твоими.
Вы и так мои… но вслух произнести эти слова — слишком уж самонадеянно. Не имею я права сказать так сейчас. Тем более, что кем бы я их ни считала, важно, кем мальчишки считают меня.
— Вы единственные и неповторимые, — говорю я Мишке и позволяю себе прикоснуться к тёмной голове, погладить густые волосы. И — о чудо — он не отшатнулся, не нагрубил, не ударил меня по руке. — Вы уникальные. Кто-то очень умный сказал: чужих детей не бывает. И это действительно так. Вы мне с Ромой не чужие, никогда больше так не думай. Это взрослые могут быть друг другу чужими. Или не всегда родными, потому что придумывают себе что-то не то. А дети — всегда дети. Невольные заложники наших настроений, трагедий, ссор, непониманий, обид. Я хочу, чтобы ты это понял, но, наверное, не умею правильно объяснять.
— Я понял, — поднял на меня глаза Мишка и упрямо сжал губы. — Я тебе маленький, что ли.
— Вот и хорошо, — поддалась я порыву и прижала мальчишку к себе. Поцеловала его в макушку. Он вырвался, конечно, маленький колючий ёжик. Мой суровый Медведь.
— Я пойду, ладно? — обернулась я наконец-то к Димке. Усталый, чёрный даже. Глаза сверкают, будто он вот-вот расплачется. Но Димка никогда не плачет. Он… такой же, как Мишка — упрямый. — Мне… нужно побыть одной. Пожалуйста. А вам нужно поговорить.
Я киваю головой на бабушку Тоню, что совсем в жалкую старушку превратилась, ушла в себя. Перестала быть личностью и как будто в какой-то момент сдулась.
— Ань, — голос у Иванова хриплый. Колючий, как и его щетина. Ему бы выспаться нужно. А я сбегаю, детей на него оставляю. Но иногда и во мне заряд батареек заканчивается. Не смогу больше. Надо подумать, утрясти всё, что узнала.
— Пожалуйста, — снова повторяю я просьбу.
Он вздыхает сердито.
— Ладно, — соглашается, отпуская. И я уже почти дохожу до двери, когда в спину мне несётся следующее: — Сбежишь — из-под земли достану, так и знай.
Может, и сбегу, Иванов. Но это уже только от тебя будет зависеть. А так… я уже сбегала. И, как оказалось, ничего хорошего из этого не получилось.
Дмитрий
После того, как Аня за собой дверь тихонько прикрыла, тишина повисла. На мгновение.
— Она что, правда из-за меня тогда убежала? — «доходит» наконец-то до Кристины.
— Судя по всему, да, — у меня заканчиваются все душевные силы после того, как за Вариковой дверь закрылась. Мысли крутятся не самые радостные, а силы куда-то исчезли. Будто она взяла и забрала их с собой.