Нью-Йорк
Шрифт:
Хетти считала рабство злом, и Фрэнк не возражал. Но по его мнению, все было не так просто. «Мир таков, каков он есть, и не нам его переделывать», – мягко говаривал он.
Проблема не была новой. Вашингтон и Джефферсон, оба рабовладельцы, признали несовместимость рабства с принципами Декларации независимости. Оба надеялись, что рабство постепенно исчезнет, но понимали и то, насколько это будет трудно.
Несколько лет назад Фрэнк и Хетти отправились по Гудзону на курорт в Саратогу. В отеле они познакомились с очаровательной семьей из Виргинии. Семейство владело маленькой плантацией. Фрэнку особенно понравился отец – высокий, элегантный седой джентльмен, любивший посидеть в библиотеке с хорошей книгой. Они скоротали
– Одни говорят, что рабы – это как близкие слуги своих хозяев. Другие – что с рабами обращаются хуже, чем с животными. В каком-то смысле оба утверждения верны, потому что рабовладельческие плантации бывают двух видов. Смею сказать, на маленьких, вроде моей, находящиеся в доме рабы больше напоминают слуг. И я надеюсь, что мы хорошо обращаемся и с теми, кто в поле. Но на то есть причина. Вы помните, в минувшем столетии большую часть рабов ввозили. У рабовладельцев бывает совесть, но чаще – боюсь, что нет. Выжав из раба все возможное, они просто покупали нового. Однако в начале этого века, когда конгресс запретил ввоз рабов, тех пришлось растить дома, и их хозяева получили стимул обращаться с ними как с ценным вложением, если угодно, а не как с рабочей скотиной, которую не зазорно заездить насмерть. И можно было надеяться, что отныне рабская доля улучшится. Однако в глубинке на Юге существуют совершенно иные плантации. Они огромны, как громадные заводы, и там-то раба все еще можно замучить до смерти. – Он мрачно кивнул. – Наиболее похожие условия, какие я в силах измыслить, созданы на фабриках и угольных копях в Англии, где рабочим едва ли лучше, но им хоть платят гроши. Единственная разница – по крайней мере, в теории – в том, что английская беднота обладает некоторыми правами, а у рабов на практике нет никаких. Эти большие плантации, сэр, пожирают рабов и постоянно нуждаются в свежих. А где их взять? В основном с Севера. Давайте ими, дескать, торговать по реке. Виргиния ежегодно перевозит огромные количества.
– И вы?
– Нет. Но у меня не так много рабов, и я не похож на соседей. Я не нуждаюсь в средствах. Иначе соблазн был бы слишком велик, – вздохнул он. – Мастер, я не защищаю систему. Я лишь описываю ее. И горькая правда заключается в том, что крупным плантаторам с Юга нужны рабы, а многие виргинские фермеры их поставляют и зависят от этого дохода.
– Тем не менее плантаторов крошечное меньшинство, – заметил Фрэнк. – На большинстве южных ферм рабов мало или нет вовсе. Так ли они заинтересованы поддерживать систему?
– На Юге белый человек может быть нищим, но хотя бы взирать свысока на черного. Есть у него и два великих страха. Вот первый: если черных рабов когда-нибудь освободят, они устроят кошмарную месть. Второй состоит в том, что вольные чернокожие похитят рабочие места и посягнут на землю. К добру ли, Мастер, или к худу, все благосостояние Юга завязано на рабах, и то же самое относится к его культуре. Уничтожить рабство – и верования южан рухнут. Дело в том, что Юг всегда боялся господства Севера. Там не хотят угодить под пяту к вашим безжалостным нью-йоркским богачам или надменным пуританам-янки, – улыбнулся он. – Даже к таким любезным, как ваша супруга.
Если речь шла о каком-нибудь механизме, то Фрэнк Мастер всегда приходил в волнение при виде чего-то нового и смелого. Но в политических материях он, как и его прадед-лоялист, был от природы консервативен. Если уж Юг обречен на рабство, он лучше поищет компромисс. В конце концов, именно этим и занимались последние полвека правительство и конгресс. Все силы были брошены на сохранение баланса между двумя культурами. После создания рабовладельческих штатов Миссисипи и Алабама их уравновесили тремя свободными на Севере. Тридцать лет назад в Союз вступил рабовладельческий штат Миссури – и вот из северной части Массачусетса
Что касалось самого рабства, то не лучше ли было на время оставить его в покое? Чернокожий считался низшим даже в большинстве северных штатов. Негры Нью-Йорка, Коннектикута и Пенсильвании могли быть вольными, но не имели избирательных прав. Закон о беглых рабах от 1850 года превратил в федеральное преступление – даже в Бостоне и Род-Айленде – невыдачу беглого раба по требованию владельца-южанина. Столь неуклюжие компромиссы могли разъярить моралистов и аболиционистов, но Фрэнк Мастер считал их необходимыми.
И в этом была разница между ним и Хетти. Фрэнк Мастер любил жену за ее ум и силу характера. Она была его интеллектуальным партнером во всем. Он понимал, что если она прочно во что-нибудь уверует, то будет помалкивать, а потому не удивился, когда она примкнула к аболиционистам. Но если он мог согласиться с ней насчет моральной правоты аболиционистов, то не делало их мудрее.
Сперва, когда она спорила с ним, он старался замять тему. Но со временем ее пыл усилился. Однажды, вернувшись с собрания, где проповедовал красноречивый священник-аболиционист, она даже упала перед ним на колени и принялась умолять:
– Рабство – зло, Фрэнк! Ты знаешь в сердце своем, что это правда. Пожалуйста, будь со мной – тебе подобные уже так и сделали! Мы не можем позволить этому продолжаться.
Для нее проблема была до того глубока и столь неразрывно сопряжена с личной нравственностью, что было невозможно не настаивать на своем. Но он не мог и не собирался.
Хетти же постепенно, не желая того, стала меньше думать о муже. А он, чувствуя, что ее уважение к нему уменьшается, несколько отгородился. Иногда у них возникали споры. Было верно, к примеру, то, что ряд городских купцов и банкиров, тронутых моральными аргументами проповедников, примкнул к аболиционистам. Но большинство – нет. Нью-Йорк перевозил хлопок, обеспечивал финансы и продавал рабовладельческому Югу товары всех мыслимых видов. Что же, Фрэнку предложить своим друзьям разориться? Хетти ответила, что пусть найдут себе другой промысел.
– А взять англичан! – напомнил он. – Они полностью против рабства, но их бумагопрядильные фабрики не закрываются, потому что хлопок собирают рабы.
– Значит, они достойны презрения, – ответила она.
Фрэнк испытал смешанное чувство обиды и раздражения, ибо эти обвинения, как он счел, могли в той же степени быть адресованы и ему.
На протяжении нескольких лет, пока отношения между Севером и Югом ухудшались, он отказывался поддаваться всякому краснобайству. И когда великий раздор не только пошел по штатам, но и зазвучал на территориях за их пределами, Фрэнк настоял на холодном рассмотрении вопроса, как если бы речь шла о практической проблеме машиностроения.
– Я люблю железные дороги, – сказала однажды Хетти, – но дело в том, что именно железные дороги породили всю эту беду.
Никто не спорил с тем, что Средний Запад нуждался в железнодорожном транспорте, и в 1854 году отцы города Чикаго сочли, что пришла пора строить трансконтинентальные линии через необъятные и дикие просторы Канзаса и Небраски. Единственной проблемой было то, что ни одна железнодорожная компания не собиралась вкладываться в строительство, пока конгресс не придаст этим землям положенный статус. И жаль, конечно, подумал Фрэнк, что после борьбы конгресс поддался давлению Юга и допустил установить на них рабство. «Дурацкое решение, – заметил он, когда это произошло. – Там и рабов-то нет, а большинство поселенцев вообще их не хочет». Но это была политика, и реальность не принималась в расчет. Политика перегретых Юга и Севера возобладала в мгновение ока.