Нью-Йорк
Шрифт:
– Папа, я не хочу об этом думать.
– Тебе и не нужно думать. Так будет, и все. Это место подходит тебе намного больше, чем мне. Надо было переехать в Сохо, – вздохнул Чарли. – Моя ошибка.
Сохо: южная часть Хаустон-стрит. Это был тихий, пустынный район былых складов и булыжных мостовых, в котором художники могли за очень небольшие деньги приобрести студию или лофт. Пройти немного на север – и вот уже Гринвич-Виллидж. Горэм понимал, что отцу там было бы хорошо. И он уже подбирал ответ, когда Чарли внезапно спросил:
– Знаешь, куда я хочу? К Музею Гуггенхайма. Свозишь меня?
Они взяли такси.
Шедевр Фрэнка Ллойда Райта приходился по вкусу не всем, но Горэм понимал, почему он нравится отцу. Белые стены и цилиндрическая форма, благодаря которой музей напоминал перевернутую коническую спираль, не сочетались с новинками новейшего градостроения и открыто против них восставали. Чарли Мастер был в бешенстве от огромных стеклянных башен, которые с конца 1950-х вырастали целыми блоками. Предписания насчет отступа от красной линии, раньше обязывавшие архитекторов заострять небоскребы, смягчились. Высоченные, с плоскими крышами, словно пни из стекла и стали, они возносились на сорок и больше этажей, затмевая небо. В качестве компенсации для людей были созданы открытые площадки на уровне земли, но ими пользовались мало, и там часто царили холод и запустение. Что касалось самих стеклянных башен, то Чарли, срываясь на крик, называл их тоской и уродством. Его особенно возмутил банковский башенный комплекс в Мидтауне на Парк-авеню, который выглядел личным оскорблением для родной улицы.
Однако причудливые, изогнутые очертания Музея Гуггенхайма органически вписывались в пейзаж как некое загадочное растение. Вид здания ничуть не раздражал Чарли. Полюбовавшись, он предложил Горэму немного пройтись по Пятой авеню.
За последние двадцать лет городские улицы заполонил транспорт, но одно утешение было гарантировано. На большинстве крупных магистралей установили одностороннее движение. На Парк-авеню с ее богатым набором двойных сплошных линий оно осуществлялось в обе стороны, но западнее, на Мэдисон, устремлялось к окраинам, а обратный поток направлялся на Пятую. Поэтому воскресным утром, тем более в феврале, по ней шагалось спокойно. Чтобы не натыкаться на мусор, они держались ближе к парку.
Музейная миля, как ее называли в народе, была одним из красивейших мест. Оставив позади Музей Гуггенхайма, они прошли мимо прекрасных жилых домов на другой стороне. Затем миновали длинный неоклассический фасад Метрополитен-музея и одолели еще кварталов десять по направлению к Музею Фрика. Чарли шел медленно, но был полон решимости продолжать путь и время от времени всматривался в Центральный парк, любуясь, как предположил Горэм, зимним пейзажем. Когда они поравнялись с Музеем Фрика, Чарли вздохнул:
– Горэм, я уже немного устал. Наверное, придется взять такси.
Горэму показалось, что ехать всего два шага, но он не собирался спорить, а желтый автомобиль подкатил через считаные секунды. Усевшись, Чарли криво улыбнулся.
– Так и не нашел, что хотел, – признался он.
– А что ты искал?
– Чувака в красной бейсболке. Он обычно болтается в парке. У него хорошая дурь.
– Вот оно что.
Значит, они ходили за марихуаной. Горэм испытал раздражение, и отец заметил.
– Ты не понимаешь, Горэм, – произнес он тихо. –
Дома Мейбл подала им суп и легкий ланч. За едой они все больше вспоминали совместные дни в детские годы Горэма. Но ланч завершился, и Чарли сказал:
– Горэм, я собираюсь попросить тебя об одной вещи, когда все закончится.
– Конечно.
– На бюро лежит список имен и адресов. Будь добр, дай его мне.
Горэм принес листок. Имен было около дюжины.
– Большинство из них в том или ином смысле просто друзья. Ты найдешь там и моего доктора, и одного из Келлеров, и кого-то еще. Я кое-что завещал им на память, немного, но будет крайне любезно с твоей стороны, если ты доставишь подарки сам и скажешь, что по моей просьбе. Я просто хочу, чтобы они получили их из твоих рук, а не от адвоката по почте. Передашь?
– Я же сказал, что да. – Горэм пробежал глазами список. Он знал и врача, и еще нескольких. Остальные были ему незнакомы. – Сара Адлер?
– Владелица галереи. У меня есть несколько картин оттуда. Если ты ей понравишься, она даст что-нибудь и тебе. Заглянешь ко всем?
– Обязательно.
– Горэм, я чуток утомился. Надо поспать. Наверное, тебе пора обратно в университет.
– Я приеду через неделю.
– Давай через две. В следующий уик-энд у меня есть кое-какие дела, а для тебя путь дальний. Две недели – в самый раз.
Горэм видел, что отец выдыхается, и не стал перечить. Простившись с Чарли, он тихо сказал Мейбл, что будет в ближайшие дни звонить и справляться о его состоянии.
Выйдя из дома, он понял, что придется убить больше часа до отправки очередного бостонского поезда. Горэм решил пройтись и подышать свежим воздухом. Перейдя через Мэдисон и Пятую авеню, он вошел в Центральный парк.
Деревья стояли голые, на земле лежал снег, но холодный воздух был сух и бодрящ. Прогоняя день в памяти, Горэм пришел к выводу, что могло быть гораздо хуже. Он ни разу не вышел из себя и не критиковал отца. Их встреча прошла в любви и гармонии, хвала за это Господу.
Сколько протянет отец? Наверняка несколько месяцев, как минимум. Он еще не раз его навестит и постарается скрасить последние дни.
Через десять минут он увидел под деревом парня в красной бейсболке.
Чернокожий, за шесть футов ростом, в длинном черном пальто и черном шарфе, несколько раз обмотанном вокруг шеи. Узкие плечи сгорблены. Когда Горэм приблизился, парень посмотрел на него, но без особой надежды. Неуверенно и машинально окликнул:
– Пыхнуть? Травки?
Горэм, тоже действуя по привычке, прошел мимо с грозным видом, стараясь не обращать внимания.
Он успел немного отойти, когда в памяти всплыли слова отца: «Это облегчает боль». Он читал, что онкологические больные употребляют марихуану. Почему нет? В конце концов, они принимают и другие наркотики. Может быть, врач выпишет ему опиум. Или нет? Горэм не знал. Наверное, нет, иначе Чарли не стал бы отовариваться в парке.
Он посмотрел на часы. Пора на вокзал? Рановато.
Что говорит закон? Безусловно, типа в красной бейсболке могли арестовать за торговлю дурью. Но что сделают с покупателем? Да, за владение запрещенным веществом полагался арест, это точно. Какие у него будут шансы устроиться в банк после ареста в Центральном парке? Неприятная мысль. Он продолжил идти.