Нюма, Самвел и собачка Точка

Штемлер Илья Петрович

Нюма взглянул на хмурое лицо Самвела, на стоящую перед ним тарелку с пюре и котлетой. Взглянул как-то механически, под впечатлением того, что поведал Сеид…

— Хотела сделать долму, — проговорила Лаура. — Не успела. Сеид позвонил, попросил вас срочно позвать…

«Сеидка, вообще… — подумала Точка. — Все сидели, разговаривали. А он?! Испортил людям настроение. Ну и тип! Что Лаура в нем нашла? Побегу хотя бы облаю его как следует, если другие стесняются…» Точка подбежала к стулу, на котором сидел Сеид, присела на задние лапы и залаяла, вскидывая мордочку.

Однако Сеид ее не так понял. Он переломил котлету и бросил половинку на пол. Запах котлеты — чеснока, жареного лука, парной говядины и свиного жира —

мгновенно смыл благородный порыв собачки. Она расправилась с котлетой и, облизывая губы, вновь тявкнула, надеясь и на вторую половинку…

Но впустую. О собачке забыли… Лишь добрая Лаура, стараясь не мешать пустяками серьезному разговору, мягко ступая, направилась с кастрюлей к собачьей миске, увлекая за собой Точку…

Евгения Фоминична поднялась, подошла к шкафу. Высокий дубовый шкаф с резными балясинами взглянул на хозяйку мутным оком овального зеркала. Он видел худощавую пожилую женщину, в давно вышедшем из моды сиреневом костюмчике. С нелепыми подставными плечами на пиджачке. Подслеповатое стекло зеркала затемняло складки шеи, контрастируя с крупными ядрами голубых бус. Евгения Фоминична не любила себя в зеркале шкафа. И давно помышляла избавиться от него, неизменно откладывала свое намерение. Поджав губы, она отворила мстительно скрипучую дверцу. В ворохе тряпья разыскала старый, траченный молью платок и, ничуть не заботясь о своем виде, набросила платок на плечи. У Евгении Фоминичны испортилось настроение. За время проживания у нее Лауры и Сеида она не раз слышала эту драматическую историю распри двух таких близких народов.

— Веселенькое у нас Рождество, — Евгения Фоминична подошла к окну.

На черном стекле ее сухонькая фигура рисовалась бабочкой, зябко опустившей крылья. Нюма отодвинул стул, поднялся и, стараясь унять слабое похмелье, приблизился к окну.

— Тебе холодно? — Нюма тронул ладонью колючий ворс старенького платка.

— Нет, нет. Что ты. Платок как-то успокаивает, мама в нем пережила блокаду, — Евгения Фоминична повернула голову и спросила: — Лаура, чай будет?

— А как же?! С пахлавой, — живо отозвалась Лаура. — Сеид принес настоящую пахлаву..

— Бакинскую, — уточнил хмельной голос Сеида.

— Хорошо, бакинскую, — согласилась Лаура и буркнула: — Как будто ереванская хуже…

Все засмеялись. Как люди, которые рады уйти от какой-то неловкости, прикрываясь непринужденностью хмельного застолья. И Точка присоединилась радостным лаем.

— Ты еще тут! — прикрикнула Лаура. — Обрадовалась, запела.

— А что? — подхватил Нюма. — Может, споем? Все же праздник. Рождество.

— Что-нибудь нейтральное, — улыбнулась Евгения Фоминична. — Сулико!

— Так уж и нейтральное, — проворчал Сеид. — Грузины христиане, такие же как и армяне…

— Зато в Баку нефть, — не удержался Самвел. — За нефть можно и в ислам перейти… Между прочим, в начале советской власти весь Карабах отдали Армении, потому что там проживало девяносто процентов армян. А потом Сталин подумал и передал его Азербайджану. Из-за нефти. Подарок! Как Хрущев подарил Крым Украине, по блату…

— Господи, как стыдно у нас жить, — прошептала Евгения Фоминична. — Ничтожества, о которых забудут через десяток лет…

— Что делать, Женя. Живем как-то, — согласился Нюма. — И радости есть. Вот собачка наша отыскалась.

Они всматривались в темень Рождественской ночи. Словно стояли над форштевнем плывущего корабля, а со спины доносился негромкий рокот волн, полупьяных голосов Сеида и Самвела. Говорили о том, что Карабах, со своим сепаратно избранным управлением, уже фактически стал армянским. Надо ждать прямой войны между выпавшими из дырявого мешка, под названием СССР, двумя республиками… Да и Грузия, с президентом Гамсахурдия, с его лозунгом «Грузия для грузин», считай, выпала из той же дыры. Вместе со всем Кавказом — Чечней, Дагестаном,

Ингушетией… Ждали момент. И что самое невероятное — сама Россия выпала из дыры, потому как это был не мешок, а воздушный пузырь, надутый причудами истории до бессмысленных размеров, от Балтики до Тихого океана. Набитый разноязычным народом, охмуренным гипнозом иллюзий и страха… Весь этот гигантский пузырь вот-вот официально перестанет существовать. И только чудо поможет избежать гражданской войны, в сравнении с которой все гражданские и прочие войны покажутся забавой… Трудно объяснить степень взаимной неприязни членов вчерашней «братской семьи». А религия, призванная к примирению людей, лишь подыгрывала спектаклю, где пьеса призывает к наивной толерантности. Однако зритель, покидая театр, вновь становится самим собой. Проявляя инстинктивное, подкорковое упоение ненавистью…

Все это Самвел, Сеид и Лаура обсуждали с темпераментом, присущим их горячим натурам. Перебивая друг друга, то и дело переходя на свой язык, жестикулируя, вскрикивая и беспрестанно чем-нибудь клянясь. Каждому из них было все ясно. И даже Точка приняла участие в «малой карабахской войне». Она металась между спорщиками, внося и свою лепту громким, визгливым лаем. Особенно собачка почему-то раздухарилась, когда помянули турок с их Османской империей. Это они, еще в прошлом веке, под знаменем защиты ислама от неверных пытались раздвинуть свои границы на Кавказе… Ни Самвел, ни Сеид ничего толком не знали о многовековой запутанной истории могущественных империй прошлого. Все так! Понаслышке! Из трепотни за шашлыком и чаем. И сейчас, подвыпив, выковыривали из памяти лоскутную информацию, азартно что-то доказывая друг другу. Точка бегала от Самвела к Сеиду, пряталась в ногах Нюмы и, передохнув, вновь бросалась к спорщикам со своим мнением. О нерадостной судьбе собак и кошек, лишенных крова в эпоху великих изгнаний народов.

Но люди, занятые собой, ее не слушали…

— Ара, думай, что говоришь! — горячился Самвел. — С тех времен, во всем Карабахе стоят три мечети. Три! А армянских церквей больше чем двести! Так чья эта земля?

— Вы еще хачкар вспомните! — возмутился Сеид.

— Что такое хачкар? — прорвался от окна Нюма.

— Христианский крест из камня, — проговорила Евгения Фоминична. — У меня есть из туфа, маленький. Сувенирный.

— Его вырубают из камня только армяне! — со значением поднял палец Самвел. — Между прочим, и это придумали армяне.

— Клянусь, вас послушать, порох тоже придумали армяне. И телефон! И лампочку Ильича. И самого Бога, — засмеялся Сеид.

— Нет. Бога придумали евреи, — уступил Самвел. — А хачкар придумали армяне.

— Тогда что придумали азербайджанцы? — не отвязывался Сеид.

— Азербайджанцы? Они придумали, что Карабах именно их, — Самвел озорно подмигнул и добавил: — У меня есть тост!

— Нет, это какой-то сумасшедший дом, — лепетала Евгения Фоминична. — Лаура, ты хотя бы…

— Все, все! Только чай, — Лаура принялась разливать по стаканам коричневую густую заварку. — Садитесь, Самвел Рубенович! Евгения Фоминична, Наум Маркович… Собачку не приглашаю, сама придет.

«Ну, Лаурка, ну дура, — Точка тяжело дышала. — Еще меня унижает! Да! Мы приходим сами, мы не гордые. Поэтому и уживаемся со всеми… Думает, я не поняла, о чем она разговаривала с Самвелкой на кухне по-армянски? Мы, собаки, понимаем язык всех людей на земле. Это людям нередко нужны переводчики. За исключением тех случаев, когда они собачатся между собой. А нам, собакам, переводчики не нужны… Конечно, маленькую собачку каждый может унизить! А сама? Каждый день испытывает унижение. Учит азербайджанских детей музыке и боится признаться, что армянка. Родители знают, что она армянка, и делают вид, что не знают. Именно это ее унижает… Конечно, я подойду к их столу. Хотя, признаться, бакинская пахлава меня не прельщает…»