Нюркин князь

Эшли Марина

Во время войны Нюра еще раз побывала в том самом соборе, где их с Юзеком венчали. Вышло временное послабление, и некоторые церкви открыли. Священник служил другой. Куда тот делся — неизвестно, а расспрашивать было не принято.

Перед самым концом войны начали возвращаться уцелевшие мужики. Вернулся дядя Мыкола. Дядечка Степаныч бежал из немецкого плена, довоевал, а дома его долго не брали на работу. Новое клеймо — концлагерь.

Хорошо, во время оккупации сгорели все старые документы, весь областной архив, на людей больше не было “дел”, а новых после войны не завели,

не до того было, восстанавливали шахты. Бывшие кулаки и так помалкивали о своем прошлом, а теперь и вовсе детям и внукам ничего не рассказывали. Говорили, что сами сюда когда-то приехали на работу, от голода спасались. Следующее поколение вступило в жизнь без опаски, ни о чем не догадываясь.

Юзек пропал без вести. После войны Нюра подавала запросы, ее вызвали в военкомат и объяснили, что в его случае это означает — погиб. Пал смертью храбрых, защищая советскую Родину. На Курской дуге. Пехота против танков. В той мясорубке мало кто уцелел. И мало кого опознали. Сыновья потом ездили на Курскую дугу. Монумент. Противотанковые ежи. Имен не осталось.

— Эх, не дожил Осип до Победы, — сказал как-то состарившийся Нюркин отец совсем седому дяде Мыколе, — до Польши бы дошел, своих бы встретил.

Сказал тихо, чтоб ни Нюра, ни внуки не слышали.

— Кто его знает, может, и не пустили бы за границу. Царство ему Небесное! Хороший был человек.

Нюрка на фотографию Юзека смотреть не любила, она его и без фотографии помнила. А карточку беленькой барышни иногда доставала, когда никого дома не было. Сочувствовала ей очень. Не выпало той такого счастья, как Нюрке.

— Учитесь, — говорила детям, — чтобы отец вами гордился.

И они выучились. Один — во Львове. Второй — в Москве. Женились. Карьеру начали делать. В Волчью Балку не вернулись. Тут бы Нюре жить да радоваться, внуков ждать, а она слегла. Проболев месяц, скончалась — скоротечный рак желудка. Сказалось голодное прошлое.

Станислав и Владислав приехали. Потихоньку договорились, чтобы отпевали маму в церкви. Она ходила туда всего два раза в год по большим праздникам, но откуда-то они помнили, что ей так хотелось. Похоронили Нюру не на новом кладбище, где лежали ее родители, а на старом. Под сосной. Решили дети, что так мама будет ближе к папе, она же часто к той сосне ходила, наверное, потому, что там папа ее первый раз поцеловал и в любви признался. Там ей и лежать. Сунули взятку, и место нашлось.

Имущество раздали соседям, дом продали, себе на память кое-что оставили. Больше они в Волчью Балку не приезжали.

Две монеты, белая чашка и обгоревшая икона, которую перед смертью отдала Нюре мать, а та по привычке прятала, перешли к Нюриной внучке Анночке.

— Папа, — заинтересовалась раз маленькая девочка, — почему Аню Свиридову Анечкой дома называют, а меня Анночкой?

Станислав Осипович ей объяснил, что так его папа звал его маму.

— А как бабушка дедушку называла?

Станислав Осипович улыбнулся. Он помнил то счастливое время, когда отец был живой. Проклятая война…

— Юзеком.

— Почему?

— Не знаю. Такое вот

прозвище ему придумала.

Возвращаясь из поездки по социалистической Польше, заехала к мужниным московским родственникам жена Владислава Осиповича. Рассказывала, что в отелях ее спрашивали при регистрации, не полька ли она. А она им объясняла, что это украинская фамилия.

Анночка пошла по стопам отца, Станислава Осиповича. В науку. Правда, в другую область. Зачем двум умным людям конкурировать, — смеялась она. Институт, аспирантура. Перестройку восприняла, в общем, с энтузиазмом. Что бы ни говорил Станислав Осипович, как бы ни защищал старый режим, изменения назрели.

Дядя подруги, известный питерский реставратор, приехал на работу в недавно переданный государством церкви то ли монастырь на Таганке, то ли просто храм. А может, там открылись реставрационные мастерские. Далекая от искусства и религии Анночка не поняла толком. Она бы долго еще смущалась и не решалась спросить сама, но подруга ей сказала, что показать ее дяде икону очень даже удобно, это его профессия. “Начало ХХ века, какой-то деревенский богомаз малевал, никакой ценности не представляет, — сказал реставратор, — а возни много с такой треснутой и обгоревшей доской”. Но взялся. Вернул сияющую, подлеченную икону со словами, что, хоть и деревенского богомаза работа, до чего приятно было с ней повозиться, так светло на душе от нее сделалось. Анночка после таких слов прятать икону не стала, а поставила на видное место. Нет-нет да взглянет. Матерь и Отрок в народной рубашке.

Под Новый год защищался кто-то из соседнего отдела. Анночка уже хотела было не ходить. Праздник на носу. Но неудобно, коллега, пересекались по работе. На праздничном фуршете после защиты оказалась она рядом с аспирантом из другого научного центра, приехал на защиту друга. Бывают же такие располагающие к себе люди! Добродушный, веселый — они сразу разговорились и даже подружились к концу застолья. Он оказался не москвичом. Назвал шахтерский город.

— Надо же, у меня отец оттуда родом, — удивилась Анночка.

— Земляки, значит, — обрадовался собеседник, — а я из поселка, раньше известного как Волчья Балка.

— Не может быть! Папа оттуда же!

Таких совпадений не бывает! Новый ее знакомый должен непременно поговорить с ее отцом. Станиславу Осиповичу будет приятно.

— Да хоть сейчас поехали, — собеседник оказался легким на подъем. — У нас с ним наверняка общие знакомые есть. Волчья Балка небольшая.

Станислав Осипович засуетился, велел убрать чашки, такую встречу нужно отметить чем покрепче.

— Конечно, я знаю твоего дедушку. Дед Мыкола — наш сосед, лучший друг моего деда. А сколько нам с мамой помогал, она ведь вдовой осталась, после войны нас с братом одна поднимала. Вот так встреча!

— А я деда Мыколу плохо помню. Он умер — мне три года было, — вздохнул гость.

— А Степаныча? Ты помнишь деда Степаныча? — перебирал в памяти знакомых своего детства Станислав Осипович. — Он еще работу долго найти не мог. Из-за контузии. Не брали контуженого.