Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
Но Геринг продолжал вопить своему защитнику, скамья подсудимых уподобилась палате буйнопомешанных.
— Мы обязаны разоблачить этого изменника! — ревел Геринг.
Кейтель спорил о чем-то со своим адвокатом, и Редер сунул и ему записку с предупреждением о том, что я все слышу.
На другом конце скамьи подсудимых Паулюс пользовался куда большей симпатией.
— Понимаете, — говорил Фриче, — ведь это действительно трагедия немецкого народа — он оказался между молотом и наковальней.
Нейрат, Зейсс-Инкварт и Шахт также выразили сочувствие Паулюсу.
— Военные считают его предателем, — высказался
— Ничего подобного, — мрачно выразил свое несогласие с военными Функ, — это самая настоящая человеческая трагедия.
12 февраля. Нападение на Россию
Перед началом утреннего заседания и перекрестного допроса Паулюса скамья подсудимых замерла в напряженнном ожидании. Гесс, улыбнувшись, подал мне сигнал, что отошел после вчерашнего спора. И на фоне всех сидевших с мрачным видом обвиняемых Кейтель внезапно громко расхохотался. Перехватив мой вопросительный взгляд, он пояснил:
— Мне тут одна мысль пришла в голову: если бы та задумка удалась — дело в том, что Паулюса должны были назначить на должность Йодля, — в этом случае он бы сидел здесь, с нами.
Утреннее заседание.
Перекрестный допрос проходил на глазах у битком набитого зала — такого стечения публики не было вот уже несколько недель.
Как я и предполагал, задаваемые защитником Кейтеля вопросы должны были служить доказательством того, что Гитлер и никто другой был верховным главнокомандующим. Весьма неожиданным стало то, что вопросы, затрагивавшие честь Паулюса, исходили от доктора Заутера, защитника Шахта и Функа, то есть обвиняемых, в куда меньшей степени вовлеченных в русскую кампанию. Вероятно, Герингу удалось склонить обоих своих соседей по обеденному столу взять на себя руководство клеветнической кампанией, направленной против немецкого генерала, самому же остаться как бы в стороне.
Паулюс вынужден был признать, что, несмотря на существовавший договор о ненападении, он также принимал участие в разработке планов нападения на Россию. Йодль, воспользовавшись его признанием, попытался поймать Паулюса на том, что тот, участвуя в планировании, мол, не мог не знать о сосредоточении крупных сил Советов вблизи германской границы, на что Паулюс заявил, что деталей не помнит.
В перерыве утреннего заседания Геринг в голос издевался:
— Он не помнит! Гесс, вы не в курсе, что у вас теперь есть конкурент? — И тут же крикнул Йодлю: — Генерал-полковник, вы слышали? У Гесса появился конкурент. Свидетель не помнит. Ха-ха-ха! Делает вид, что ничего не знал. Как он может увиливать? Он же был экспертом по численности русских войск.
— Верно, был, — подтвердил Йодль. — Он был экспертом по разработке планов. Но в мои силки не попался. Он не утверждал, что русские были слабы, потому что в таком случае я ткнул бы его носом в его собственный отчет. Он не стал утверждать и то, что они были сильны, тогда он оказал бы медвежью услугу русским. Поэтому он просто сказал, что, мол, не помнит. Зато я помню. Погодите, вот только дойдет очередь до меня. Тогда я расскажу всю историю — от начала и до конца.
Риббентроп, сидевший тихо и незаметно, позже заметил Герингу, а потом и Йодлю:
— Этот Паулюс — человек конченый, он сам себя унизил!
— Конечно, — с готовностью подтвердил Йодль, — с ним все кончено, но я все же не стану утверждать, что так уж виню его за это — в конце концов, пытаться спасать себя законное его право.
Насколько же все это гротескно — разгромленные, покрывшие себя позором нацистские военные преступники, которых ждет виселица, пытаются судить Паулюса, будто уже решили между собой, что, дескать, этого человека с собой на следующую войну не берем.
Обеденный перерыв. На утреннем заседании Шпеер, Фриче и Ширах поддержали Паулюса, если не считать того, что Ширах по наущению Геринга все же повторил аргументы последнего об участии Паулюса в разработке планов нападения на Россию и осведомленности относительно численности русских сил.
Фриче рассказал, как следил за развитием оперативной обстановки, за тем отчаянным положением, в котором оказался Паулюс — либо бросить свои скудные резервы на север, откуда наседал противник, либо оставить их для противодействия попыткам окружения с юга.
— Я понимаю, в каком жутком положении он тогда оказался. Вы только представьте себе, какое это было положение — у тебя на руках приказ бросить 200 тысяч своих подчиненных в пасть льву, а ты потом еще спрашиваешь себя, а имело ли все это смысл.
Тюрьма. Вечер
Камера Риббентропа. В тот вечер я навестил Риббентроппа в его камере, чтобы узнать его мнение относительно нападения на Россию. Поняв, что Паулюс своим заявлением о том, что война с Россией была не чем иным, как «преступной агрессией», произвел на него сильное впечатление, я без обиняков спросил Риббентропа, что он думает по этому поводу. После некоторых колебаний он все же заявил следующее:
— Возможно, история еще покажет, что Гитлер был прав, а я — нет.
— То есть?
— Я всегда стоял за rapprochement с Россией.[16] Гитлер же считал, что рано или поздно на них придется нападать. Может быть, он и был прав.
— Но у вас с ними был договор о ненападении. Разве нападение на Россию не означало вероломного нарушения этого договора с вашей стороны, даже если оставить в стороне ту преступную легкость, с какой Гитлер пошел на человеческие жертвы?
— Эта проблема далеко не проста, она весьма сложна; тут все решит история. При рассмотрении этих проблем необходим выбор верной перспективы. Нелегко их осмыслить. Я стремился к достижению мира с русскими. Знаете, что я планировал? Я хотел включения России в наше трехстороннее соглашение, в этом случае оно превратилось бы в четырехстороннее.
— Четырехстороннего соглашения, в которое вошла бы и Россия? — перепросил я.
— A-а… Нет, нет. Антикоминтерновский пакт сразу же утратил бы силу, как только мы заключили бы наш договор с Россией. Но я стремился к тому, чтобы у нас по отношению к Англии на всякий случай были бы развязаны руки.
— На случай войны с англичанами?
— Нет, мы стремились к отысканию мирного решения, некий противовес к британской политике политического равновесия. Они в течение длительного времени оказывали на нас давление. Вы только представьте себе — начинать войну из-за Данцига! Отважиться на мировую катастрофу только ради того, чтобы помешать немцам получить то, что когда-то им принадлежало по праву, и все потому, что англичане испугались превращения Германии в действительно сильную державу.