Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
26 апреля. Попытки Геринга повлиять на свидетелей
Утренние заседание.
Свидетель Гизевиус на перекрестном допросе, которому подверг его обвинитель Джексон, продолжал утверждать, что именно необузданная жестокость членов штурмовых отрядов СА и проторила путь тем бесчинствам, которые достигли кульминации в проводимом в концлагерях геноциде. Снова была затронута тема попыток повлиять на свидетелей.
(Геринг попытался краем глаза уследить за реакцией судей и остальных обвиняемых на его разоблачения, одновременно пытаясь продемонстрировать залу свое напускное равнодушие.)
Во время перерыва в утреннем заседании доктор Штамер, явно расстроенный вскрывшимися фактами оказать давление на свидетелей, которые нанесли несомненный ущерб его репутации адвоката, направился
После этого Геринг обратился к членам своей группировки, дав разговору иное направление и затронув свои излюбленные темы.
— Не тревожьтесь — англичанам нас не прикончить; даже в союзе с русскими им нас не прикончить; а если к ним даже присоединится и Америка, то все они будут приканчивать нас дьявольски долго. Если мы попытаемся выступить против них вновь, то тогда им нас уже голыми руками не взять!
Милитаристы из окружения Геринга, Риббентроп и сидевший с отсутствующим видом Гесс горячо поддержали бывшего рейхсмаршала и не скрывали радости, выслушав очередную порцию исторических бредней. Ему, хоть и ненадолго, но все же удалось отвлечь их от его позора.
Обеденный перерыв. За обедом Герингу предстояло окончательно убедиться, что ни один из обвиняемых его стороны не принял. С мрачным видом он торчал в своем углу отсека для приема нищи и даже не отважился на свое рутинное прохаживание, чтобы лишний раз не стать объектом косых взглядов своих подельников. Покончив с едой и вернувшись в зал, он заявил доктору Штамеру, что обдумал его предложение и пришел к убеждению, что поднимать этот вопрос снова нецелесообразно.
26 апреля. Защита Штрейхера. Показания Штрейхера
Послеобеденное заседание.
Штрейхер начал свою защитительную речь с обвинения своего адвоката в том, что тот, по мнению Штрейхера, неверно действовал, занимаясь рассмотрением его дела. Защитник Штрейхера в качестве оправдания вынужден был заявить суду, что не желал покрывать антисемитизм Штрейхера, одновременно испросив суд о целесообразности и возможности осуществления и в дальнейшем защиты своего клиента. Суд просил его и впредь осуществлять защиту своего клиента. Когда данный вопрос был исчерпан, Штрейхер приступил к изложению своей защитительной речи. В высокопарном штиле он сравнивал себя с избранным самим провидением апостолом антисемитизма. Пылко и вдохновенно Штрейхер описал свой восторг от первой встречи с Гитлером, окруженным словно орелом божественного сияния. (Пока Штрейхер произносил свою речь, с лица судей не исчезало выражение насмешливой иронии. Со скамьи подсудимых то и дело раздавались явственные неодобрительные реплики. Геринг сидел, демонстративно уперев ладони в виски, напоминая тяжелобольного. Дёниц, прикрыв глаза, безрадостно покачивал головой.) Во время допроса Штрейхеру недвусмысленно указали на то, что он назвал допрашиваемого перед ним свидетеля Гизевиуса изменником.
Когда был объявлен перерыв и обвиняемые направлялись к лифту, все, за исключением Фрика, жестами или же вербально выражали свое явное неодобрение. Фрик дал благоприятный отзыв о речи Штрейхера.
27–28 апреля. Тюрьма. Выходные дни
Камера Йодля. Йодль пребывал в подавленности. Заверив его, что понимаю его чувства, я попытался затронуть тему его внезапного припадка ярости в зале заседаний за три дня до этого. Очень спокойно и серьезно он заявил мне:
— Да — горько и неприятно, когда ты вынужден раздираться между отвращением ко всем этим нечистоплотным делишкам, от которого я и сейчас не избавился, и присущим тебе естественным чувством патриотизма.
Мы поговорили о событиях прошедшей недели, и
— Да, для него и тогда не существовало понятие чести, это был тщеславный, честолюбивый и спесивый негодяй. То, как он воспользовался непростым положением, в котором оказался Бломберг, до глубины души возмутило нас. Мы и так не очень-то жаловали его но причине его кретинического тщеславия. Уверен, что он с самого начала задумал устранить Бломберга. А эта афера с Фричем вообще ни в какие ворота не лезет. Вполне вероятно, что, как об этом сказал Гизевиус, и к этому бесчестью Геринг приложил руку, поскольку Фрич на посту главнокомандующего вермахта был для него костью в горле куда более внушительной, чем даже Бломберг. Фрич был и оставался прямолинейным пруссаком, не терпевшим ни позерства, ни позеров. Вполне допустимо, что Геринг сам был автором сценария этой замешанной на мужеложстве аферы, имевшей целью устранить Фриче.
Штрейхер вызывал у Йодля смех — ну как можно было в самом начале своей защитительной речи накинуться на своего же адвоката. Я напомнил ему, что издатель «Штюрмера» Хирмер также выступит в качестве свидетеля. Йодль ответил на это, что и Штрейхер, и Хирмер — в прошлом школьные учителя.
— Эти учителишки испокон веку грезили о великом общественном признании и могуществе.
Я поинтересовался у Йодля, действительно ли это столь существенно.
— Вероятно, вам неизвестно, но учитель средней школы — профессия, на которую большинство в нашей стране взирало с презрением, в первую очередь в Баварии. Школьные учителя в городах, где большинство населения исповедовало католицизм, воспринимались как пасторские лакеи: по воскресеньям они должны были играть в костелах на органе, а учили они, как правило, тому, что было угодно пасторам.
Камера Шираха. Ширах не был готов обсуждать положение Геринга после всех разоблачений бывшего рейхсмаршала и свалившегося на его голову позора. Но вот о Фриче на слова не скупился.
— Хорош этот Фрик, нечего сказать — он, видите ли, всегда был ярым противником нацистов. Когда я еще ходил в школу, Фрик был предводителем нацистской фракции в рейхстаге. Именно он был тем, кто помогал Гитлеру прийти к власти.
А когда партия оказалась у кормила власти, он на посту министра внутренних дел принадлежал к числу высших правительственных чиновников — теперь же пытается ухватиться за Шахта и делает вид, что оппонировал Гитлеру. Поэтому и избрал свидетелем Гизевиуса. Он прекрасно понимает, что Шахт снискал добрую репутацию и, вполне возможно, будет оправдан. Он не раз давал показания в пользу кого-нибудь из обвиняемых только из страха, что заговори он по-другому, приоткроются и кое-какие его дела. Он думает только о себе! Должен сказать, я это считаю отвратительным! Стоит только вспомнить, какую важную роль он играл в партии, когда я был еще ребенком, а сейчас играет в незнайку. Я, по крайней мере, ломаю голову над тем, как избавить немецкую молодежь от этого невыносимого бремени безумного антисемитизма, за что и я несу часть ответственности, пытаюсь облегчить ей путь в будущее, что же касается Фрика, то у меня создается впечатление, что он ни о ком и ни о чем, кроме себя, не думает. Уверен, что он опасается откровенно высказаться. Он прекрасно понимает, что ему есть за что ответить в связи с этим антисемитизмом, но этого он никак не желает. Кстати, а что вы думаете о Штрейхере? — спросил меня Ширах.
— Что он ясно и недвусмысленно доказал суду, какой он глупец и фанатик, — ответил я.
— Знаете, мне кажется, он так ничему и не научился и все продолжает оборонять свой антисемитизм, хоть ему и грош цена на сегодняшний день.
Мы продолжили разговор на эту тему. Ширах однозначно дал понять, что в том, что касалось Штрейхера, последний не успокоится никогда. Я придерживался того же мнения и заверил своего собеседника в том, что лишь разумному человеку, попавшемуся в свое время на удочку антисемитизма, однако впоследствии окончательно убедившемуся в безумии расовых предубеждений, доступно в полной мере осознать всю лживость и беспросветность этих догм. Именно это Шираху и хотелось услышать от меня.