О Чехове
Шрифт:
"Вечером Чехов пригласил меня пить чай на террасу...
– рассказывает Серебров.
– Речь зашла о Горьком. Тема была легкая. Я знал, что Чехов любит и ценит Горького, и не поскупился на похвалы автору "Буревестника".
– Извините... Я не понимаю...
– оборвал меня Чехов с неприятной вежливостью человека, которому наступили на ногу.
– Вот вам всем нравится его "Буревестник" и "Песнь о соколе"... Знаю, вы мне скажете - политика! Но какая же это политика? "Вперед без страха и сомненья!" - это еще не политика. А куда вперед - неизвестно?! Если ты зовешь вперед, надо указать цель, дорогу,
От изумления я обжегся глотком чая.
– "Море смеялось", - продолжал Чехов, нервно покручивая шнурок от пенснэ.
– Вы, конечно, в восторге!.. Вот вы прочитали "море смеялось", остановились. Вы думаете, остановились потому, что это хорошо, художественно. Да нет же! Вы остановились потому, что сразу не поняли, как это так: море - и вдруг {89} смеется?.. Море не смеется, не плачет, оно шумит, плещется, сверкает... Посмотрите у Толстого: солнце всходит, солнце заходит... птички поют... Никто не рыдает и не смеется. А ведь это и есть самое главное - простота...
– Вот вы ссылаетесь на "Фому Гордеева", - продолжал он, сжимая около глаз гусиные лапки морщин.
– И опять неудачно! Он весь по прямой линии, на одном герое построен... И все персонажи говорят одинаково на "о"... Романы умели писать только дворяне. Нашему брату - мещанам, разнолюду - роман уже не под силу... Вот скворешники строить, на это мы горазды. Недавно я видел один такой: трехэтажный, двенадцать окошечек!... Чтобы строить роман, необходимо хорошо знать закон симметрии и равновесия масс. Роман - это целый дворец, и надо, чтобы читатель чувствовал себя в нем свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее. Иногда надо дать читателю отдохнуть и от героя, и от автора. Для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новые лица... Сколько раз я говорил об этом Горькому, не слушает... Гордый он - а не Горький.
С Горьким мне явно не повезло. Я попробовал отыграться на "Художественном театре".
– Ничего - театр, как театр, - опять погасил мои восторги Чехов.
– А Москвин - даже талантливый. В других театрах и этого нет. Я помню, в Александринском театре ставили мою "Чайку". Под суфлера! Боже мой, что только они там говорили!..
Как утопающий за соломинку, я ухватился за "декадентов", которых считал новым течением в литературе.
– Никаких декадентов нет и не было, - безжалостно доканал меня Чехов.
– Откуда вы их взяли?.. Во Франции Мопассан, а у нас - я стал писать маленькие рассказы, вот и все новое направление в {90} литературе... Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют... мистика и всякая чертовщина! Это все они нарочно выдумали. Вы им не верьте. И ноги у них вовсе не бледные, а такие же волосатые, как у всех...
– Ну какой же Леонид Андреев писатель? Это просто помощник присяжного поверенного, который ужасно любит говорить...
– Студенты бунтуют, чтобы прослыть героями и легче ухаживать за барышнями.
– До чего мы ленивый народ. Даже природу заразили ленью. Вы поглядите только на эту речку, до чего же ей лень двигаться! Вон она какие колена загибает, а все от лени. И вся наша пресловутая "психология", вся эта достоевщина тоже ведь от этого. Лень работать, ну вот и выдумывают.
***
Опять за чаем на террасе:
– Вот меня часто упрекают, даже Толстой упрекал, что я пишу о мелочах, что нет у меня положительных героев: революционеров,
– Жизнь у нас провинциальная, города немощенные, деревни бедные, народ поношенный... все мы в молодости восторженно чирикаем, а к сорока годам уже старики и начинаем думать о смерти... Какие мы герои!
{91} - Вот вы говорите, что плакали на моих пьесах... Да и не вы один... А ведь я не для этого их написал, это их Алексеев (Станиславский LDN) сделал такими плаксивыми. Я хотел другое... Я хотел только честно сказать людям: "Посмотрите на себя, посмотрите, как вы плохо и скучно живете!.." Самое главное, чтобы это люди поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую лучшую жизнь... Я ее не увижу, но я знаю, она будет совсем иная, не похожая на ту, что есть... А пока ее нет, я опять и опять буду говорить людям: "Поймите же, как вы плохо и скучно живете!" Над чем же тут плакать?
– И, вставая со стула, докончил: Пойдемте спать... Гроза будет..."
А во время грозы у него потекла горлом кровь.
***
По возвращении они с Ольгой Леонардовной поселились в Любимовке по Ярославской железной дороге, в усадьбе матери Станиславского, Е. И. Алексеевой. (Она предоставила им флигель.) Любимовка лежала на Клязьме, где Чехов удил рыбу. Прожили они вместе до середины июля, затем он один уехал в Ялту. Вероятно, за время болезни у Ольги Леонардовны расстроились нервы, она скучала и в письмах к мужу стала его упрекать, что он не взял ее с собой, упрекала и его родных.
Он отвечает: ..."Ты сердита на меня, а за что - никак не пойму. За то, что я уехал от тебя? Но ведь я с тобой прожил с самой Пасхи... и не уехал бы, если бы не дела и кровохарканье".
{92}
***
От 11 сентября я получил от него коротенькое письмецо: упрек, что я не послал ему своих "Новых стихотворений", которые были изданы А. А. Карзинкиным - большим любителем поэзии и моим другом - в старинном стиле.
***
В середине октября 1902 года Чехов приехал в Москву и чуть ли не в первый день написал записочку Найденову, прося его известить меня, что он здесь.
Конечно, на следующий день я был у него. В письме от 18 октября он пишет Куприну, что виделся "с Буниным и что тот в меланхолическом настроении, собирается за границу".
А 26 октября я получил от него открытку: "Милый Жан! Укрой свои бледные ноги!" без подписи.
***
Из Москвы Антон Павлович уехал в конце ноября. В Ялте в это время выпал снег...
В письме от 20 декабря он пишет жене: "Думал о том, что тебе нужен сынишка, который занимал бы тебя, наполнял бы твою жизнь. Сынишка или дочка будет у тебя, родная, поверь мне, нужно только подождать, придти после болезни в норму. Я не лгу тебе, не скрываю ни одной капли из того, что говорят доктора, честное слово".
Я же в это время жил еще в Москве, бывал запросто у Ольги Леонардовны и иногда заставал ее в слезах, - ей было тяжело, хотя она и не жаловалась.
***
В письме от 27 декабря Чехов сообщает ей из Ялты: "Ждем Бунина и Найденова, которые, по газетным известиям, уехали в Константинополь"... Последнее было вранье.
В письме от 1 января 1903 года Антон Павлович извещает жену, что "Бунин и Найденов теперь в Одессе. Их там на руках носят". (Мы жили в это время с Найденовым в "Крымской гостинице").