О чём умолчал Мессия… Автобиографическая повесть
Шрифт:
Я же, вспоминаю, как мой дед, всю жизнь проживший в собственном доме (с огородом, живностью и т. д.), смеялся, когда узнал, что его сыну государство предоставило отдельную квартиру в микрорайоне. В его голове не укладывалось – «как можно жить в таких клетушках?!». А ведь, нам предоставили трёхкомнатную квартиру. Причём, далеко не «хрущёвку», с высокими потолками и просторной верандой.
– Катакча! (тадж. – «голубятня») – долго ещё не мог успокоиться мой дед, сравнивая новые многоквартирные дома с обычными «курятниками». Простим ему: он ведь, рос в старой феодальной Бухаре, где понятие собственность и настоящий дом ещё чего-то стоили.
Я понятия не имел о том, что такое «квадратный метр». Позже я пойму, что за него, оказывается, нужно бороться. А ещё позднее, я узнаю, что за него
Переехав в Питер, я научился испытывать вполне определённый стыд за то, что живу в отдельной квартире в то время, как некоторым коренным питерцам суждено будет родиться и умереть в родных коммуналках.
– Понаехало вас тут… – улыбается моя знакомая всякий раз, когда мы встречаемся с ней.
– Ага – «черножопых»! – заканчиваю я, и мы радостно бросаемся в объятия друг друга.
Лариса коренная Ленинградка, вскормленная советской властью и очень болезненно воспринимающая то, к чему мы сегодня пришли. Оно и понятно: она родилась и воспитывалась в иное время, когда понятие о социальной справедливости хоть какое-то место, но всё же, имело в нашей жизни. На эту тему мы можем с ней говорить бесконечно долго. Мне кажется, что я сумел её переубедить, что не виноват, что волею судьбы оказался в её родном городе, и что нет моей вины в том, что проблема с коммуналками не решена до сих пор. Что коррупция и беспредел чиновников будут сопровождать эту страну до конца наших дней. И неважно, как назовут власти наш строй: социалистический, капиталистический, демократический… Какая разница? Уровень жизни простого человека не становится лучше, огромное число людей по-прежнему ютятся в коммуналках, и мне наплевать, что там ежедневно отрыгивает мой телеящик или трындит радиоточка на кухне. Можно объяснить всё, что угодно, но – оправдать…
Как можно оправдать тот факт, что на пороге третьего тысячелетия, в такой огромной и богатой природными ресурсами стране, человек продолжает жить в нечеловеческих условиях? Ведь, если хорошенько призадуматься, то выясняется парадоксальная вещь: люди живут порой в гораздо худших условиях, чем «братья наши меньшие». Даже представителям фауны неведомо такое понятие, как «коммуналка». У любого зверя есть, по крайней мере, своя собственная нора, берлога, своё логово, гнездо, словом, отдельное жилище. Так неужели, по истечении стольких лет, наши граждане не заслужили хотя бы маленькую, но отдельную, собственную нору?! Неужели человек хуже последней скотины?
Как можно говорить о каких-то, нано-технологиях, строить атомные подводные лодки, гордиться своими военными истребителями, запускать в космос человека, когда совсем под боком, рядом, собственные граждане не имеют отдельного крова? Этого я не понимал ни раньше, в советское время, ни – теперь.
Ларисе повезло: у неё отдельная однокомнатная квартира, которую удалось получить перед самой кончиной страны советов. Её единственной дочери, слава Богу, также не придётся ломать себе голову над тем, где найти астрономическую сумму, чтобы приобрести себе отдельное житьё. Чего не скажешь о подавляющем числе молодых людей, родившихся в после перестроечное время. Как верно выразился один мой знакомый, «государство сознательно толкает своих граждан на преступный путь, ибо очевидно, что никакой обычной зарплаты не хватит на приобретения жилья честным способом, копи ты её хоть всю свою жизнь»
Отсюда – голый расчёт и прагматизм, снисходительная усмешка по адресу тех, кто ещё бредит такими понятиями, как социальная справедливость, честность, порядочность, скромность и так далее. Души людей зачерствели, а потому кругом натыкаешься на грубость, жестокость, откровенное хамство и бескультурье.
– За что боролись, на то и напоролись… – подводит с грустью резюме моя подруга, разливая в хрустальные рюмочки холодную водочку.
Мы, вновь сидим у неё дома, где в который уже раз перемалываем косточки родимой власти. «Да, да!» – соглашается с нами – по телевизору –
– Ну, за советскую власть! – предлагает тост Лариса.
– За настоящую демократию! – поправляю я.
– Не, демократией уже объелись… – иронически замечает моя подруга.
– Так ею ещё и не пахло… – пытаюсь возразить, но она меня уже не слышит.
И мы, как всегда, поднимаем стопки за разное, одинаково желая родной стране процветания, народу – достатка, а его гражданину – собственного отдельного жилья.
Загадочная русская душа
В конце прошлого столетия довелось мне поработать в одном из кафе, расположенном в очень уж неудачном и глухом месте, среди дворов, на проспекте Стачек.
Обслуживающий персонал состоял всего из трех-четырех человек: администратор (она же – экспедитор, она же – помощник повара, она же, иногда – бухгалтер), буфетчицы (она же – посудомойщица, она же – уборщица), повара (он же – калькулятор, он же – грузчик) и, собственно, самого хозяина, являющегося главным снабженцем маленького предприятия.
Словом, типичная картина среднего российского бизнеса.
Теперь, я подхожу к главному герою своего повествования.
Я сознательно не упомянул ещё об одном работнике потому, что для меня по сию пору так и остался невыясненным до конца его статус.
С обратной стороны нашего кафе, противоположной центральному входу, имелся «чёрный выход», выходящий во двор, окружённый со всех сторон домами, с огромной помойкой в центре. Там, перед самым выходом, находился небольшой закуток, пустовавший бесхозно. Именно его, наш предприимчивый молодой хозяин, мудро руководствуясь старой русской поговоркой: «Голь на выдумки хитра», быстро переоборудовал в некое подобие «забегаловки», поставив за наспех сколоченную стойку простого русского парня по имени Серёжа. Таким образом, из одной торговой точки, путём нехитрых комбинаций получилось две: одна «элитная», с парадным входом, предназначавшаяся для «высоких» гостей, свадеб и торжеств, и …с обратной стороны – обычная «забегаловка», со скромным входом для простого рабочего люда и бомжей разных мастей. Моя же кухня находилась ровно посредине двух «миров», а потому картины, ежедневно происходящие как в обычном кафе, так и в «зазеркалье», достойны того, чтобы послужить основой для сюжетов не одного десятка произведений.
К Серёже я проникся сразу и безоговорочно. Это тот редкий тип русских людей, простых до откровения, сочетающих в себе крестьянскую практичность и мужицкую хитрость, которая лежит, однако, на поверхности и раскусить которую не в состоянии разве что ребёнок. Внешность его напоминала мне молодого Есенина, только сильно приземлённого и без какого-либо налёта поэзии и вдохновенности в глазах. В сущности, он олицетворял собою один из типов современной русской прозы, очень близкой к литературным героям Шукшина. Родившись под Колпино, он, живя довольно продолжительное время в Петербурге, уже успел порядком «подпортить» свои гены от непосредственного соприкосновения с городской жизнью и соблазнами, искушающими целомудренную деревенскую душу. И, тем не менее, в редкие минуты, когда мы оставались с ним одни, после очередной опрокинутой стопки, он вдруг оживлялся и с нежнейшим трепетом начинал вспоминать своё прошлое: детство, дом, родителей, всецело доверившись мне и нисколько при этом не стесняясь. В такие минуты он был самим собой, откровенно презирающим и осуждающим теперешнее состояние и тоскуя по ушедшему куда-то, навсегда, родному, тёплому и близкому. Очень часто нам доводилось оставаться на ночь в кафе: ему не хотелось ехать в Колпино, а мне было откровенно лень тратить время на дорогу домой, чтобы утром вновь возвращаться обратно. Тем более, что своего собственного «угла» в Питере у него не было. Да и в родном Колпино, на его единственную комнатушку был давно положен глаз: родная сестра, вышедшая замуж и проживавшая со своей семьёй в родительском доме, не очень-то была рада редким приездам своего брата.