О дереве судят по плодам
Шрифт:
— Стой, не губи! Стой! — дико закричал мираб, пытаясь вырваться из железных объятий председателя.
— Закапывай! — приказал он поливальщику, опуская его на землю. — Да так, чтоб следа не осталось от твоих преступлений! А нет — тебе же будет хуже!
Председатель сел в машину и уехал домой.
Утром Ораков велел шоферу поискать мираба и часам к десяти привезти его в контору.
Отправляясь на пояски, шофер решил вначале, так, на всякий случай, заскочить к мирабу домой. И не ошибся: одетый в пижаму, с измятым от сна лицом, тот, видать, и уходить никуда не собирался. Открыв дверь
— Чего так рано?
— Башлык зовет.
— Зачем?
— Приедешь — узнаешь.
Вскоре Дыммы появился на крыльце. Он был молод и красив. Белое, едва тронутое загаром лицо, черные вьющиеся волосы, черные глаза. Дорогой модный костюм подчеркивал стройность его высокой фигуры. Лишь одно портило и сводило на нет эту внешнюю красоту: вечно хмурое, недовольное лицо поливальщика; из-за плохих зубов — редких и темных — он почти не улыбался.
…Десяти еще не было, когда машина с мирабом остановилась у крыльца колхозного правления. Дыммы сошел с «газика» и широким шагом направился в контору. Пройдя входной коридор, он открыл дверь председательского кабинета и увидел в нем одних стариков. Но это были не просто старые люди, а члены совета старейшин, чья мудрость и высокий авторитет пользовались большим уважением всех жителей Евшан-Сары.
Как только мираб появился в дверях, взгляды стариков устремились на него. Дыммы даже вздрогнул от этих взглядов, как будто его ударили по лицу, и стал белее стены. Чувствуя слабость, он боком продвинулся немного вправо. Поздоровался. Но на его приветствие никто не ответил. Кто-то освободил для него место, но сесть ему не предложили.
С минуту стояла тишина.
Председатель совета старейшин, небольшой плотный старик Ягмур Кочумов, сидел согнувшись, обеими руками держась за желтый гладкий посох. Седоусый, с большим горбатым носом, Ягмур-ага был похож на старого больного ворона. Но несмотря на преклонный возраст и недуги, Кочумов все еще был крепок духом. Наблюдая из-под седых нахмуренных бровей за оробевшим мирабом, он медленно распрямился и, повернувшись в сторону председателя, неожиданно густым голосом спросил:
— Скажи, башлык, это ты велел мирабу заливать наш мазар, чтобы сеять там кукурузу?
— Такое указание мог бы дать разве умалишенный. Да и то вряд ли, — негромко, но твердо ответил Ораков. — Кто из вас не знает, сколько у нас в колхозе свободных земель? Есть они и для кукурузы. Причем здесь кладбище?
— Все? — спросил Кочумов.
В ответ Ораков кивнул головой.
Ягмур-ага поднялся и, обращаясь к своим товарищам, сказал:
— Старики, вам все ясно? Может, есть вопросы к председателю? Задавайте.
— Ясно! — почти хором ответили члены совета старейшин. — Башлык верно говорит. Земли у нас и без мазара хватает.
Ягмур Кочумов сел, наморщил лоб и прямо посмотрел на мираба.
— Теперь, Дыммы, отвечай ты: чью волю исполнял, когда вместе с другими — у нас есть свидетели — решил залить кладбище?
Мираб опустил голову, побледнел.
— Ягмур-ага, я хотел как лучше… Я хотел, чтобы башлык был доволен мною, — виновато сказал Дыммы.
— Как это «хотел, как лучше?» — удивился Кочумов.
— Да ведь в селе все знают, что башлык собирается на мазаре сеять кукурузу. Вот
— Ты лжешь, — загудел басом Ягмур-ага. — Ничего «как лучше» делать ты не собирался. Ты хотел делать «как можно хуже». Поливая мазар без разрешения председателя, ты уже совершил преступление. И твой поступок нельзя расценивать иначе, как подлость, как надругательство над сельской святыней. Какую цель ты преследовал? Возмутить против башлыка народ, односельчан. Вот куда ты метил! Итак, я хочу еще раз спросить, чью волю ты исполнял, совершая свое гнусное дело?
Мираб после долгой паузы пробормотал:
— Свою.
— И — это ложь! Теперь мы видим, что правды от тебя не дождаться, и все же мы надеялись, что вот-вот в тебе заговорит совесть и ты честно признаешь свою вину. И мы, наверно, простили бы тебя: чего не бывает по молодости лет! Теперь мы видим, что наша снисходительность тебе не нужна. Поэтому я попрошу башлыка, когда он будет выносить решение о твоем исключении из колхоза, учесть и наше мнение, совета старейшин: таких, как ты, в колхозе держать нельзя. Такие, как ты, подобны больному зубу, если не вырвать — будет мешать здоровым. — Правильно ли я говорю, старики? — еще раз спросил Кочумов своих мудрых и заслуженных сверстников.
И те ответили:
— Правильно, Ягмур!
После того, как тунеядцам и хулиганам не удалось затопить кладбище, Бегенч ожидал, что теперь она предпримут что-нибудь похлеще, тем более, что управы на них не было, им все сходило с рук.
Объяснялось это тем, что многие жители села смотрели на их проделки сквозь пальцы, считая их чем-то вроде детской болезни: дайте, мол, срок — пройдет. Другие были заняты лишь своими заботами и кроме них ни на что другое не обращали внимание. Третьи берегли свои нервы, но были глубоко убеждены, что заниматься какими-то там хулиганами, тунеядцами должен кто-то другой… Ну, скажем, милиция. А она, по-видимому, слишком большие надежды возлагала на общественность. Так что… бездельникам и хулиганам это было только на руку!
И вот как-то ночью на квартире Оракова раздался телефонный звонок. Звонил мужчина. Он сообщил, что примерно час тому назад на участке Гаплан воры похитили со склада машину семенной пшеницы.
— Кто говорит? — волнуясь, закричал Ораков.
— Ишь, чего захотел! И за это скажи спасибо, — засмеявшись, ответил мужчина и повесил трубку.
О случившемся Бегенч заявил в милицию.
Наутро двое молодых парией, подозреваемых в краже зерна, были доставлены в Берземинский отдел милиции. В течение двух дней парней допрашивали, но виновными в краже зерна они себя не признали. За неимением улик ровно через три дня их следовало отпустить на свободу. Таков закон.
Зная о нем, Бегенч приехал в районный отдел милиции и зашел к старшему следователю Дурдыеву. Разложив по краям стола стопки папок с делами, Непес Дурдыевич читал какую-то бумагу и усиленно курил.
Следователь был человек пожилой и грузный и своим обликом напоминал холодный, тяжелый сейф, стоявший в углу небольшого кабинета.
Зайдя в кабинет, Бегенч поздоровался и тут же закашлялся от едкого дыма.
— Поберегли бы здоровье. Особенно — чужое, — сквозь кашель с трудом произнес Ораков.