О гномах и сиротке Марысе
Шрифт:
Подстегнул Петр кнутом свою клячу и поехал прямо на свет. «Погаснет или нет? – думает. – Коли не вышел срок, обязательно погаснет».
Но свет не гас; наоборот, разгорался все ярче. Из-под камней лилось радужное сияние, словно солнце играло в каплях росы. У Петра сердце заколотилось. Мужичонка был он бедный, как церковная мышь, а тут еще жена померла полгода назад, оставив ему сирот – двух белоголовых мальчуганов. Ребятишки, жалкая хатенка, кляча да телега – вот и все его богатство.
Хоть он и занимался извозом, скитаясь по дорогам в погоне за лишней копейкой,
Едет бедняга, а сам молится про себя и мечтает: «Вот куплю у соседа полоску, картошку посажу – ребятишки сыты будут…» Вдруг видит – бегают, суетятся в этом сиянии малюсенькие человечки, от земли не видать; бороды длинные, одеты чудно, но вроде на людей похожи. – Гномы! – прошептал Петр, и по спине у него забегали мурашки. Он натянул вожжи, торопясь свернуть в сторону, чтобы на глаза им не попадаться.
Да поздно!
Толпа гномов окружила телегу и ну кричать:
– Эй, эй, хозяин! Подвези вещички!
И, не дожидаясь ответа, уже карабкаются на телегу. Один за дрожину уцепился, другой – за грядку, третий по спицам взбирается, четвертый – по оглобле. Прямо напасть! Стоит Петр, глядит, что дальше будет, а на душе кошки скребут: и страшно, и вроде стыдно бояться такой мелюзги. Как тут быть? Но раздумывать некогда. Едва несколько гномов вскарабкались на воз, другие стали подавать им какие-то чудные ларцы, сундучки – от них-то и разливалось чудесное сияние, – швырять в телегу бруски золота и серебра, словно обыкновенное железо.
Вокруг стучало, звенело, сверкало. У крестьянина чуть в голове не помутилось – он уже и сам не понимал, во сне или наяву видит все эти чудеса.
То огнем полыхнут из ларца красные рубины – камни как на подбор, каждое с перепелиное яйцо; то даже посинеет все кругом от голубых сапфиров, ясных, как небесная лазурь; то зеленый отсвет упадет на лица от сундучка, полного изумрудов. Перстни, ожерелья – прямо глаза разбегаются, не знаешь, на что и смотреть.
И среди этих многоцветных сокровищ проворно хлопочут гномы, пестрые, как тюльпаны весной.
Вот уже телега нагружена чуть ли не доверху. Последние сундуки и ларцы вынесены из Грота. И вдруг засиял чистый, яркий свет, будто утренняя звезда взошла. Петр даже глаза рукой заслонил от внезапного блеска, а когда открыл, то увидел выходящего из Грота короля гномов в золотой короне, в пурпурной мантии и с золотым скипетром, в котором сиял огромный брильянт. От него стало светло как днем.
Оробел Петр – отродясь не видывал такой важной персоны. Из царей он знал только Ирода, которого мальчишки на рождество показывали, обходя деревню с самодельным кукольным театром.
Растерялся он, не знает, что и делать: то ли поклониться маленькому королю, то ли удирать без оглядки.
Но король милостиво склонил свой скипетр и сказал:
Здравствуй, добрый мужичок!Близок путь твой иль далек?Подвези-ка, удружи,ГномамИ стал взбираться на телегу, в чем ему усердно помогали придворные, увиваясь вокруг, – каждому хотелось услужить королю. Но влезть оказалось не так-то просто. Пурпурная мантия зацепилась за борт телеги, скипетр – за чеку, корона чуть с головы не упала, а красные златотканые туфли соскользнули с ног и провалились в сено. Король изо всех сил старался вскарабкаться на телегу, но очень уж ему мешал его паж, по имени Колобок. Грузный, неповоротливый, как чурбан, он то на мантию наступит, то назад ее потянет, а как стал в сене туфли разыскивать, и вовсе на короля повалился. Никакого от него проку, только зря под ногами путается.
Увидев, что гномы ничего плохого ему не делают, Петр приободрился и даже прыснул украдкой в кулак, до того потешное было зрелище. Он не раз слышал, что с гномами надо хорошо обходиться, и того, кто им угодит, они не только не обидят, а еще и одарят.
Дед покойный сказывал ему, что гномы любят в хатах у добрых людей селиться – по запечкам, по мышиным норкам, а ночью вылезают и всякую работу по дому делают: масло за хозяйку собьют, тесто замесят, пряжу спрядут, да такую белую, ясную – прямо серебром отливает.
Но не всегда сидят они в избе. Случается, и на конюшню заглянут:
лошадям гриву заплетут в мелкие косички, скребницей вычистят, да так, что шерсть как зеркало блестит…
А во время жатвы сядет гномик на меже и качает младенца, подвешенного в платке под ивой, чтобы спал крепко и не мешал матери жать. Захнычет младенец – гномик ему песенки чудесные поет. Потом, когда подрастет ребенок, песенки эти всплывают у него в памяти, словно кто их нашептывает.
А люди, глядя на мальца, только головой качают да приговаривают:
– Что за чудо! Поет и на свирели играет, будто кто его выучил! И невдомек им, что он просто песенки вспоминает, которые пели ему гномы, баюкая в поле под ивой.
Рассказывал еще дед, что его самого гномы так же вот петь научили, и он всегда потом оставлял для них на краешке лавки хлебных да творожных крошек. С полу они подбирать не станут – брезгают. А когда, бывало, в хате шла праздничная стряпня, дед отщипнет по кусочку от каждого кушанья – от пирога, от колбасы – и на лавку положит для своих маленьких помощников.
И дела у деда шли хорошо – кони были рослые, что твои лоси, шерсть на овцах пышная, как соломенная стреха, а таких дойных коров, как у него, во всей деревне не сыщешь. И не диво – покойная бабка всегда гномам молочка оставляла в ореховой скорлупке.
Так и шло, пока живы были старики и отец Петра. А после их смерти взял сирот под опеку дядя – новые порядки завел, хозяйство запустил, все, что только можно, себе тянул.
Обидел он сирот, разорил их вконец.
Тогда гномы среди бела дня, на виду у всех, вылезли из запечка, вышли из хаты и зашагали прочь. А с ними исчез и последний достаток. Ничего не осталось у сирот, но и дяде сиротское добро не пошло впрок. Вот о чем думал Петр, стоя в сторонке.