О годах забывая
Шрифт:
Курбан метнулся, опрокинув ведро с побелкой, в смежную комнату: сомнений не было — возвращался Атахан. Из смежной комнаты он увидел, как бравым, спортивным шагом поднимался Огарков. Он вошел, не выпуская из рук портфеля, взял бутылку коньяка и опрокинул ее в рот. Кадык его ходил ритмично, как насос, выверенный и бесперебойный. Поставив бутылку, он вышел на лестничный пролет, на ходу отомкнул портфель, отломил кусок колбасы и, пережевывая, вышел из подъезда.
Едва смолкли его чеканные шаги, Курбан с галстуком в руке понесся по улице. Он уговорил Расула «подкинуть» его в город. Вот почему, сидя в машине, Курбан чувствовал себя неуютно. Над поселком промчался военный самолет, и Курбан вспомнил старшего лейтенанта, которого видел около парка в Ашхабаде, вспомнил его выправку, стать, уверенную силу и позавидовал ему.
Машина выезжала из поселка.
— Вах! — и брови Расула насмешливо взлетели, а орлиный нос обострился в предвкушении добычи: на солнце слепяще блеснул один, потом второй замочек на портфеле. Огарков «голосовал».
«Не надо! Не останавливайтесь!» — сказал про себя Курбан, и Карпенко его как бы услышал.
— Не возьмем! — насупился Карпенко. — Я тороплюсь. — Он слегка устыдился своего внутреннего высокомерия, презрения к «голосовавшему».
— А, секунду-микунду, встали-поехали, в пути наверстаем. Садись, душа любезна! Я, как видишь, еще не личный шофер начальника главка.
Огарков, пропустив издевку мимо ушей, занял место около Курбана.
Карпенко удивился переменам в Огаркове: его лицо за ночь разительно осунулось, будто став длиннее, опало. В глазах, таких же хмельных, как и вчера, пробивался страх. Это выражение было знакомо гарпитологу, он наблюдал его у посетителей террариума, когда им казалось, что стекло ненадежно отделяет их от змей. Сегодня попутчик напоминал боксера, побывавшего в нокдауне, но верящего в победу.
— Ну, как задание обкома? — поинтересовался Карпенко.
Огарков сделал вид, что изучает ссутуленную даль пустыни. Потом, приняв значительную позу, покровительственно и доверительно заговорил:
— Тут, знаете ли, есть весьма любопытные объекты для строительства, есть и оригинальные субъекты. В частности, по заданию обкома я навестил своего давнего приятеля. Он в фантастических количествах отлавливает ядовитых змей! Знаете — удивительный человек!
— Атахан Байрамов! — дал справку Расул. Дружба с шофером Салихом сделала Расула местным энциклопедистом. — И ловит таких, за которых платят подороже! Говорят, деньги-меньги кому-то переводит. Не верю! Салих, мой друг, знает!
Из букета роз донеслось грозное шипение. Вспомнив страшную ночь, Огарков весь поджался и замер. Его губы побелели. Он с трудом превозмог себя:
— Какой чудесный букет! Совсем не завял, видно, на ночь ставили в воду? — Он поднес свой строгий, исполненный державного величия нос к лепесткам: — Знаете, во мне еще так живы впечатления от встречи с моим другом, — он искоса глянул на синяк Курбана, — так живы!.. — Но тут змеиное шипение прервало его разглагольствования. Кровь отхлынула от лица. Теряя силы, он уткнулся в букет.
— Ах, забыл, забыл! Как мог?! Назад! Скорей назад! К юрте Атахана! Как можно скорей! — ощупывая чемоданчик, заторопил шофера Карпенко.
— Мы вас здесь подождем на дороге, — облегченно выдавил Огарков.
— Слушай, душа любезна, что такое! Время нет. — Машина крута развернулась, взметая песчаный пожар, ринулась назад.
Курбан потрогал синяк, поправил галстук.
Огарков вдруг ощутил в себе сломленность, опустошенность. Ночь, проведенная в обществе змей, запомнилась ему на всю жизнь.
— Подержите букет, я мигом! — сунул в руки Огаркову свои розы Карпенко, а сам с чемоданчиком побежал к юрте.
Потревоженные змеи злобно зашипели.
— Подержите, Курбан. — Огарков поспешно дрожащими руками передал «шипящие» розы молодому специалисту.
— А! Так это по заданию обкома вы у Людмилы Константиновны последние деньги забрали, гражданин Огарков? — повернулся Расул. — Это мне не Салих сказал, это своими ушами слышал. Деньги…
— Хочешь получить за работу — довезешь, получишь, а сейчас нечего разводить тары-растабары, — отрезал Огарков так грозно, что орлиный профиль Расула начал смахивать на профиль мокрой курицы.
XXVII
Карпенко постучал в дверь юрты.
Молчание. Долгое. Точно жизни за дверью нет.
Карпенко постучал еще и уже нажал на дверь, когда она отворилась, и через плечо Атахана гарпитолог увидел восковое лицо мальчика. Людмила Константиновна и Наташа склонились к нему. Жена главного механика протягивала пиалу, Наташа смачивала в ней вату.
— Я во всем виноват, я виноват, чуть не забыл, — зашептал Карпенко Атахану, когда тот вышел и притворил за собой дверь.
— Да что такое? — ничего не понимая, опросил Атахан.
— Я в этой суматохе совсем забыл… Кроме той сыворотки, привезенной тебе, захватил я и самую главную. Ее надо развести с новокаином. Я новокаин тебе передал, а сыворотку — нет! Удивительной силы! — Он раскрыл чемодан, достал коробочку, тщательно обернутую плотной бумагой и перетянутую резинкой. — Да, да, удивительной силы! В безнадежном состоянии были, — спасли. Проверено, проверено. Как я мог забыть?! Предложи врачу, там все написано. Ну — удачи! И прости! — Он махнул рукой, а Атахан, не теряя ни секунды, распахнул дверь в юрту и передал Наташе коробочку.
Наташа открыла коробочку. В ней в два ряда лежали запаянные ампулы. Под ними белело наставление. Наташа попыталась прочитать, но буквы прыгали перед глазами.
— Прочти ты, — почему-то на «ты» обратилась Наташа к Атахану, но он в суматохе не заметил этого. — Нет, нет, я сама. — Прочла, покачала головой, прикусила губы.
— Боюсь, это не то… — положила коробочку на табуретку, около раскладушки.
Не раз смотрел Атахан в глаза смерти, не раз змеиной головой она целилась в него. Не раз смотрел в глаза нарушителя, один на одна над пропастью. Сантиметры решали все! Не раз у виска свистели пули, а одна пробила фуражку. Не раз бывало страшно. Но перед закрытыми глазами воскового Павлика, который стал для него всем в жизни, он испытывал почти мистический ужас. Что-то роковое было в задержке с приездом врача, с «ночным вызовом» Наташи к Огаркову, наконец, с тем, что, никогда и ничего не забывая, Карпенко забыл самое главное!.. Павлик как бы таял, жизнь уходила.