О, Иерусалим!
Шрифт:
— Это — начало трагедии, сказал он.
В этот самый момент в другом конце Иерусалима, в арабском квартале, который был назван в честь его семьи, Насреддин Нашашиби услышал слова своего отца:
— Это — начало войны.
Подобно тому, как толпы парижан наводнили улицы в день освобождения своего города от немцев, подобно тому, как жители Лондона и Нью-Йорка праздновали окончание войны, так же и евреи Иерусалима ликовали — как, может быть, еще не ликовали ни разу за всю свою долгую историю, ибо этот счастливый день возвещал конец ожиданию, длившемуся
Давид Ротшильд выслушал новость в своем крохотном баре в компании двух молодых девушек. Как только смолк голос диктора, все трое сразу же ринулись на улицу, пока еще пустынную. Гогоча, как малые дети, они побежали по улице Короля Георга V, барабаня кулаками во все двери и во весь голос крича безмолвным стенам и окнам:
— У нас есть государство! У нас есть государство!
Двое офицеров Хаганы, Мордехай Газит и Залман Март, вскочили в принадлежавший Марту старенький "шевроле" и понеслись по Иерусалиму, без устали гудя клаксоном, пока Газит не убедился, что весь город на ногах.
По мере того, как радостная весть распространялась по городу, в домах распахивались окна и люди начинали громко перекликаться с соседями. В пижамах и домашних шлепанцах, в купальных халатах и в пальто, накинутых поверх нижнего белья, жители Иерусалима высыпали из домов. Ури Авнер на углу улицы Бен-Иехуды присоединился к толпе студентов, которые лавиной неслись по мостовой. Из дверей домов выскакивали все новые и новые люди. На углу улицы Яффо их остановил британский патрульный автомобиль.
— Вы что, не знаете, что сейчас уже первый час ночи? — спросил офицер.
— Вы что, не знаете, что у нас есть государство? — закричали из толпы.
Группа юношей установила громкоговоритель в кузове движущегося грузовика и призывала иерусалимцев выходить на улицы. Их тоже остановила британская патрульная машина, но потом она сама пристроилась за грузовиком и стала помогать ему собственным громкоговорителем.
Реувен Тамир вместе с группой своих друзей взломал киоск, в котором днем продавались кондитерские изделия и прохладительные напитки. Когда они начали раздавать пирожные, появился разъяренный владелец киоска. Но поняв, что в такую ночь не приходится думать о деньгах, он начал помогать раздавать свои запасы. В этот момент мимо пронеслась толпа людей, неся на плечах еврея — офицера полиции и громко крича:
— Он будет нашим первым министром полиции!
Тамир улыбнулся: этот полицейский был его отцом.
Открылись рестораны и бары — владельцы веселились не меньше посетителей. Директор винного магазина "Кармиэль Мизрахи" выкатил на улицу Бен-Иехуда бочку красного вина и стал угощать всех подряд. На улицах Меа-Шеарим — квартала религиозных ортодоксов — юноши из ешиботов и бородатые раввины стояли с бутылками коньяка в руках, чокались и кричали "Лехаим!". Водители кинулись к своим автобусам и стали возить людей с окраин в центр города. К двум часам ночи центр Иерусалима кишел людьми, ошалевшими от радости.
На всех углах счастливые юноши и девушки плясали хору или, взявшись за руки, ходили по улицам и пели "Хатикву". Звучали старые сионистские песни на иврите, русском, чешском, польском, немецком, венгерском и других языках. Незнакомцы
Ко всеобщему веселью присоединились даже англичане. На улице Короля Георга V Яаков Соломон со страхом увидел, что навстречу ему движется британский броневик. Яаков похолодел.
Он был солдатом Хаганы и находился на дежурстве; на бедре у него висела сумка, в которой лежали пистолет и ручная граната; если бы его сейчас поймали, он вполне мог заработать пожизненное заключение в британской тюрьме. Пока он лихорадочно размышлял, что ему делать, группа каких-то юношей кинулась к броневику и стала обнимать британских полицейских. Ошеломленные англичане смущенно улыбались и отвечали на объятия. "Впервые, — подумал Яаков, — евреи сходят с ума от радости, а англичане спокойно к этому относятся".
Радость евреев была столь заразительна, что некоторые англичане выворачивали карманы и бросали пригоршни шиллингов в ящики для пожертвований Еврейского национального фонда, а потом радостно прикалывали к лацканам мундиров бело-голубые сионистские значки. Рабби Эзра Шпицгендер предложил какому-то англичанину глоток коньяку.
— Да здравствуют евреи! — завопил англичанин и залпом проглотил добрую треть бутылки.
Однако в этом веселом хороводе раздавались и мрачные голоса.
Собравшись в своей темной синагоге, лидеры фанатичной ортодоксальной секты Натурей-Карта стонали и плакали — все происходящее казалось им кощунством. Ведь создать в Эрец-Исраэль еврейское государство может только Мессия.
А молодой офицер Хаганы Нетаниэль Лорх был мрачен по совсем иной причине. Он не питал никаких иллюзий относительно того, как отнесутся к решению ООН арабы. Наблюдая, как его собратья-евреи с криками радости пляшут хору, Лорх думал:
"Они танцуют! О, святая простота!".
По всей Палестине евреи разделяли радость иерусалимцев.
Тель-Авив напоминал какую-нибудь латиноамериканскую столицу в ночь карнавала. Танцевали и молились в киббуцах. В поселениях Негева и на границе с Сирией одинокие дозорные на своих постах благословляли осеняющую их ночь. В Иерусалиме ликование достигло своей высшей точки перед похожим на крепость зданием, которое в течение многих лет олицетворяло надежду евреев на независимое государство. Освещенный огнем прожекторов, двор Еврейского агентства стал местом волнующей сцены. Когда на флагштоке гордо взвился белый флаг с голубой звездой Давида, толпу потряс взрыв радостных криков.
Но подобно буруну, разбившемуся о волнорез, шум внезапно стих, и необычная тишина повисла над морем человеческих голов — на балконе здания Агентства появилась женщина. — Две тысячи лет, — сказала Голда Меир, — ждали мы освобождения.
Теперь, когда оно пришло, никаких человеческих слов не хватит, чтобы выразить величие и необычность этого момента...
Ее голос дрожал от волнения, ее сердце было переполнено восторгом, и дочь киевского плотника произнесла два слова, которые евреи многих поколений произносили в самые радостные и торжественные минуты своей жизни.