О любви
Шрифт:
— А вы что — живете на четверке? — спросил Бычков.
— Ага! — кивнула она, не поворачивая головы.
— Местная?
— Нет, мы с Тихвина.
— А сюда как попали?
— Как все — нанялась.
— Замужняя?
Женщина отрицательно мотнула головой.
— А гуляешь с кем? — переходя на ты, спросил Бычков.
— Еще чего! Я не для гулянок сюда ехала.
И в этих ее словах не было никакой игры, ни намека на кокетство.
— А для чего ж ты ехала? — спросил Бычков.
— Для чего все, для того и я, — сказала она упрямым голосом.
—
Женщина не ответила, но Бычков понял, что угадал. И он почувствовал свое превосходство над этой опрятной, нарядно одетой, знающей себе цену женщиной: его-то мало интересовали заработки.
— На приданое копишь? — усмехнулся он.
— Может, и на приданое, — ответила она с вызовом.
— А где работаешь-то?
— В магазине.
— Ну, этак ты быстро скопишь, — сказал Бычков.
Она не отозвалась, спокойно и неподвижно глядя перед собой.
Бычков постарался представить себе ее будущего мужа. Он рисовался ему вроде Тосиного агронома: немолодой, хлипкий, узкотелый тип в очках. Почему-то такие вот крепкие, самостоятельные, всерьез строящие свою жизнь девчата любят брать в мужья солидных, городских людей с образованием. «Ведь не пойдет она за такого простого парня, как я», — с обидой подумал Бычков. И ему остро захотелось насолить этому неведомому агроному, вечно становящемуся на его пути, этому вкрадчивому тихоне, отбивающему лучших девчат у настоящих, боевых парней.
— Ну, такую кралечку и без приданого возьмут! — сказал он и, сняв руку с баранки, умял ватное плечо женщины.
Быстрым движением, словно ожидая этого, она откинула его руку. Он ухватил ее под локоть, потянул к себе. Она вырвалась и, когда он повторил попытку, взяла его за пальцы и, заломив их довольно больно, отвела и положила на баранку.
— Эк тебя разымает! — сказала она без особой, впрочем, обиды. — Выпимши, что ли?
— Нет! — усмехнулся Бычков. — Хорошо, что напомнила!
Притормозив, он нагнулся, нашарил в обтирочном тряпье холодную, как ледышка, четвертинку, достал ее и, стукнув донышком о колено, вышиб пробку.
— Долбанем?
Женщина брезгливо передернула плечами.
— Я ее, гадость такую, в рот не беру.
— Вольному воля!
Вопреки ожиданию водка почему-то не пошла, и Бычков сделал только два больших глотка. Приятное тепло все же разлилось по телу, а голова не только не затуманилась, напротив — прояснела, и притупившиеся от усталости чувства обрели дневную остроту. Сквозь привычную вонь солярки и автола он услышал едковатый запах отошедшего в тепле меха и аромат то ли духов, то ли одеколона в смеси с пахучей пудрой. И опять что-то шевельнулось в Бычкове. Он просунул правую руку женщине за спину и попытался обнять.
— Пусти!.. Слышишь! — Она резко вырвалась.
— Ладно строить-то! — с досадой сказал Бычков.
— Чего тебе надо? — спросила женщина, впервые повернувшись к нему.
И странно, даже когда она сердилась, лицо ее сохраняло неподвижность. Весь гнев сосредоточился в глазах, маленьких, светлых, блестящих.
Бычков и сам не знал, чего ему надо. Он слишком вымотался, устал, чтобы чего-нибудь хотеть. Пожалуй, хотелось одного — на миг почувствовать себя хозяином положения, чтобы от него, Бычкова, зависела судьба его стародавнего врага и счастливого соперника. Случись так, он бы наверняка оставил ее в покое: пренебречь властью куда слаще, чем использовать ее. Но упрямое сопротивление женщины разожгло в нем злобу. Он вновь с силой потянул ее за плечи.
— Пусти!.. Не такая я!.. Пусти!.. Я сойду!..
— Не шуми, — сказал он спокойно. — Не то впрямь ссажу.
— Ссаживай!.. Я и сама не поеду!..
Бычков остановил машину, перегнулся через колени женщины и распахнул дверцу. В кабину пахнуло резкой, пронизывающей студью.
— Слазь, — не глядя на нее, сказал Бычков.
Женщина шмыгнула маленьким носом, поправила авоськи и не двинулась с места.
— Слазь, что ли! — лениво сказал Бычков.
— А ты не будешь приставать? — сказала она вдруг, склонясь к нему и просяще заглядывая в глаза, — Не будешь, миленький?
«Вот уж миленьким стал! — усмехнулся про себя Бычков. — Ну, этим меня не возьмешь!»
Он переключил свет на малый, достал переноску и вылез из машины. Холод и тьма охватили его со всех сторон. Да, неважно сейчас оставаться одному на дороге. Откинув крышку капота, он проверил уровень масла, затем вытащил пробку радиатора, откуда с шипением выстрелил горячий, седой пар, проверил, не выкипела ли вода. Поколотил каблуком в твердые, как камень, шины; став на колено, подергал канаты, державшие контейнер, и вернулся на место.
Женщина сидела, надув губы. И снова ее чистое круглое лицо, опрятная, нарядная одежда вызвали в Бычкове злость и раздражение. Ее гладкие щеки, ее потемневшие от растаявшего на них снега волосы, ее молодая тугая грудь, ее крепкие ноги с круглыми коленями были не для него. Так же как не для него оказались другие темные волосы, другое круглое лицо с твердыми ямочками на щеках, другое сильное, неузнанное тело.
Бычков достал папиросу, стал разминать в пальцах и порвал. Швырнул папиросу за окошко, вынул другую и закурил. Дым из неразмятого табака тянулся плохо, не доходил до души, Бычков вышвырнул и эту папиросу.
— Поедем, что ли? — тихо и нетерпеливо сказала женщина.
Бычков положил руку ей на колено. Женщина не шелохнулась. Тогда он включил вторую скорость, и грузовик, дрогнув всем могучим составом, стронулся. Разогнав его, Бычков последовательно включил третью, четвертую и наконец пятую скорость. После этого он вернул руку на колено женщины. Споткнувшись о металлическую застежку резинки, рука его скользнула дальше, и Бычков почувствовал под ладонью живое тело. Женщина сидела, оборотив лицо к боковому стеклу, и словно не замечала его прикосновения. Бычков слегка провел рукой по ноге женщины, холодной, нежной, беззащитной. Невозможная, щемящая нежность и жалость хлынули ему в сердце. Он медленно потянул руку назад, очень тихо и осторожно, словно боясь оскорбить женщину этим движением, вздрогнул, снова зацепившись за металлическую застежку, и облегченно вздохнул, наконец-то выпростав руку.