О любви

Жуховицкий Леонид Аронович

Шляпа… Из натурального цвета льна в крупную полоску на лицевой стороне. По углам громадного прямоугольника — тесемки, пристегивающиеся к колпаку. Четыре пуговицы по краям, обращенным к четырем странам света (хоть бы даже соседка голову повернула). Доска сидит на голове косо, и один конец треугольником свисает на спину. Светло-серая летняя блузка соседки — не блузка, а мечта, обещание. Бретельки между лопаток на обнаженной спине оттеняют золотистый загар. А другой, противоположный, угол громадной доски заслонял

бы лицо чаровницы, не будь он откинут назад и пристегнут к шляпному колпаку с открытым верхом. Странным образом этот усеченный колпак венчал, вместо обычного верха, совсем необычный крест: две льняные полоски, поставленные крест-накрест, позволяли солнцу ласкать волосы женщины светлыми, мягкими лучами.

Шляпа-событие, шляпа-загадка. Волнующий гибрид, вынуждающий вспомнить и Наполеона с его треуголкой, и вьетнамских девушек — сборщиц риса. Лицо женщины невозмутимо. Оно спокойно, как торговая улица в воскресный день, наполовину затененная навесами. Широкие скулы. Полные губы, лилово-розовые — в той же цветовой гамме, что и натуральный лен шляпы.

"Одежда — зеркало души. Если только правило это не лжет, подобно многим другим, — думал я, — то женщина рядом со мной — совсем особое существо".

— А ты глядишь на меня, — сказала она.

Наверно, ей все же что-то около тридцати, а не двадцать пять. Когда она повернула голову, ее прямые полудлинные волосы скользнули по плечам, а крупные, черного дерева африканские серьги с серебряной инкрустацией качнулись к скуластым щекам.

— Должно быть, ты хочешь, чтобы на тебя глядели?

— Никак, ты психолог-любитель? — Она вскинула брови, все лицо ее выражало вопрос.

— Нет, я химик, но вдобавок путешественник-первооткрыватель, — отвечал я с улыбкой.

Получив свою рюмку вина, я рассчитался с официанткой. Тут только я заметил, что она вертит бедрами не в такт шагам из-за того, что у нее стоптан правый каблук. А что значит стоптать правый каблук — это я хорошо знал по личному опыту. Мне было девять лет, когда мать отвела меня к врачу и он определил, что я страдаю укорочением правой ноги. Чтоб я не сделался на всю жизнь калекой, врач велел вложить в мой правый ботинок две пробочные прокладки. Но я не выполнил врачебного назначения — прокладки не умещались в моих футбольных бутсах.

То ли левая моя нога усохла или, может, правая наконец ее догнала? Как бы то ни было, а нынче оба моих ботинка снашиваются совершенно одинаково, и странным образом, когда надо вкрутить лампочку в кухонный плафон, решительно все равно, встану ли я при этом на правую или на левую ногу. Потому что в любом случае до лампы мне не достать.

— За ваше здоровье!

Женщина подняла рюмку, заслонила ею лицо. Сквозь вино встретились наши взгляды.

— За ваше!..

Потом мы пили вино, избегая глядеть друг другу в глаза.

— Чокнуться

надо было! — сказал я, поставив рюмку на стол так, что ножка ее закрыла абстрактный рисунок, изображавший любовную сцену между двумя человечками, впечатанными в искусственный мраморный узор крышки.

— Чего ради?

— Поздравить тебя — что купила такую шляпу!

— Поздравлять меня вроде бы не с чем. А знаешь, почему люди чокаются рюмками, когда пьют вино?

— Вот уж о чем я никогда не задумывался!

— Неужто первопроходцы столь нелюбознательны?

— Разные бывают первопроходцы. Я — первопроходец человеческих душ.

Тоненькая, еле заметная складка легла вдруг на ее лоб, между бровей, словно от боли. Но в глазах засветилась улыбка.

— Так хочешь знать, почему мы чокаемся рюмками, когда пьем? — спросила она.

— Что ж, скажи.

Она подняла рюмку:

— Вино радует глаз своим цветом.

Поднесла рюмку к носу, глубоко вдохнула аромат:

— Вино хорошо пахнет.

Закрыла глаза и приложила рюмку ко рту:

— Стоит пригубить вино — и вкус получит свое.

Она отпила глоток.

— Вкусно!

Она поставила рюмку перед собой на стол, скорбная складка на лбу обозначилась еще резче.

— Но несправедливо ведь, чтобы все органы чувств наслаждались вином, и один лишь слух был обижен! Вот почему мы чокаемся рюмками — чтобы и слух свой тоже ублажить!

— Ты сама все это придумала? — Я был искренне восхищен.

— Нет, это придумал Бодлер, французский поэт.

— Ага.

— Он сказал это по-другому, конечно, но смысл примерно такой.

— Ага.

Мы помолчали.

— Ты говоришь с легким акцентом, — начал я, когда она надумала закурить. Выпустив изо рта облачко дыма, она ответила:

— Само собой.

— Откуда ты?

— Из Брно.

— Из Брно?

— Да, это второй по величине город Чехословакии. И потому, что я родом оттуда, я отлично умею плыть против течения и отлично лазаю по деревьям!

Но лицо ее было безрадостно, и голос звучал устало.

— И давно ты здесь?

— Где, в этом кафе?

— Нет, в Швеции.

— Год, восемь месяцев и шесть дней. Ты часом не из тайной полиции?

— Нет, почему вдруг?

— Ты все спрашиваешь, спрашиваешь…

— Разве я похож на агента тайной полиции?

Я прогнал муху, носившуюся между нами.

— Почем я знаю. Шведская тайная полиция — самая тайная в мире. Настолько тайная, что ее агенты сами не знают, тайные они или нет.

Но она не смеялась.

— Я не хотел бы показаться назойливым, но ты заинтересовала меня.

— Как явление или как женщина?

— Как человек в шляпе… и как женщина тоже.

Она скользнула взглядом по моему лицу — словно оглядела пейзаж.