О людях и самолётах 2
Шрифт:
– Ногу на носок! – зачем-то скомандовал проверяющий.
К* каким-то особо строевым движением поставил правую ногу на пятку, задрав носок и преданно глядя на «красного».
– На носок, на носок, я сказал!!! – рявкнул тот.
– Есть!!! – в тон ему рявкнул К*, и лихо повернулся через левое плечо, умудрившись удерживать правую ногу пяткой в пол.
– Та-а-ак… – нехорошо протянул проверяющий, что-то записывая в блокнот и переходя к следующему.
А следующим у нас стоял подполковник Ф*. На последней диспансеризации ему поставили диагноз «Ожирение 2-ой степени», поэтому в строю он стоял, затаив дыхание. Китель был ему мал размера на два, сзади расходился, как у кавалериста на лошади, а пуговицы были пришиты на длинных стебельках в самый край борта. Мундир был страшно засален. Однажды на лекции брюки у Ф* подозрительно
– Где ваши награды, товарищ подполковник? – спросил проверяющий.
Ф* забыл перецепить колодку, но горько ответил:
– Родина не удостоила, товарищ полковник!
Пошатываясь, «красный» дошёл до конца строя и решил перейти к осмотру «тревожных» чемоданов. Это его и сгубило.
«Правильный», фибровый чемоданчик был только у меня, остальные пришли кто с чем: с портфелями, спортивными сумками и даже с рюкзаками.
Увидев мой чемодан, проверяющий, как утопающий за соломинку, схватился за него. Чемодан был скомплектован ещё в лейтенантские годы и с тех пор, кажется, не перетряхивался. Покопавшись в чемодане, проверяющий выудил две советские «десятки», когда-то забытые мной.
– Надо же, билят, заначка пропала… – пробормотал я.
Проверяющий продолжал сверять содержимое чемодана с описью, наклеенной на внутренней стороне крышки.
– Свечи… – прочитал он, – где свечи?
– Вот, – я показал на коробочку.
– Это – свечи?!!
– Да, – сухо ответил я, – свечи. Ректальные. Других в доме не было.
Ещё одно незнакомое слово разозлило проверяющего. Он хлопнул крышкой чемодана, что-то пометил в блокноте и приказал:
– Переходим к сдаче норм РХБЗ! [42]
42
РХБЗ – радиационная, химическая и биологическая защита.
Мы разобрали свои любовно забиркованные противогазы и по команде: «Газы!» натянули их на физиономии. Дембелю, подполковнику П* личного противогаза не досталось, и он перед началом строевого смотра цапнул на складе первый попавшийся студенческий, не глядя на номер. Маска оказалась какой-то совсем уж детской, но толстенький, кругленький П*, похожий на мистера Пиквика, не желая опозорить родную кафедру, был упорен, и в результате всё-таки сумел как-то натянуть её на лицо. Внезапно раздался резкий хлопок, за которым последовало дружное хрюканье в маски, сменившееся откровенным ржанием.
Маска на лице П* лопнула по шву, и две её половинки сиротливо покачивались на ушах ошеломлённого подполковника. Ржал, как оказалось, бессердечный проверяющий.
Вероятно, опасаясь разрушительных последствий надевания ОЗК всей кафедрой, проверяющий выбрал одного «желающего», которым оказался младший по званию. Ему и выпало надевать ОЗК.
Надевать новый ОЗК мучительно больно. Особые шпеньки, называемые странным словом «пукли», не лезут в тугие петли, ломая пальцы, а главное – новый ОЗК щедро посыпан тальком. Обычно, получив на складе РХБЗ новый ОЗК, его вымачивают в домашней ванне дня два-три, сушат, и только потом используют по назначению, не рискуя перемазаться по уши. Капитан, избранный для химдымовского заклания, вылез из резиновой шкуры настолько грязным, что его синий мундир стал похож на зимний маскхалат.
Проверяющий содрогнулся и сказал, что на сегодня, пожалуй, хватит.
На следующий день проверяли учебно-методическую документацию циклов. В армии вообще изводят невероятно много бумаги, и виноваты в этом – убеждён! – именно проверяющие. Ведь для того, чтобы проверить специалиста, нужно самому быть по крайней мере не худшим специалистом, а в одной только авиации специальностей море. Вот проверяющие и облегчили себе жизнь: гораздо проще проверять бумагу, чем человека, а если проверять не содержание, а форму, то это просто пир военно-канцелярского духа. На каждом цикле военной кафедры полагалось иметь что-то около 25 различных книг, журналов и прочего, не считая личной документации каждого преподавателя.
На самом деле, для работы было нужно хорошо если 5 документов, а всё остальное извлекалось из сейфов перед проверками и заполнялось за пять прошедших лет шариковыми ручками с пастой разных цветов. Некоторые документы вызывали просто оторопь. Например, «Журнал учёта занятий с учебно-вспомогательным составом». То есть по мысли высоких штабов офицеры должны были проводить с лаборантами и учебными мастерами занятия не только по технической подготовке (что ещё как-то можно было объяснить), но и занятия по РХБЗ и даже по методико-воспитательной работе. На моем цикле учебно-вспомогательного состава не было, поскольку он давно разбежался из-за смехотворных зарплат, но журнал я всё равно был обязан вести. Кстати, поскольку тетради для всей этой канцелярщины приходилось покупать за свой счёт, на обложках попадались весьма фривольные картинки вроде Бритни Спирс в лифчике и трусиках. Эпической широтой штабной мысли поражали «Журнал учёта журналов», «Книга учёта слайдов, плакатов и диапозитивов» и «Книга протоколов заседаний предметно-методических групп». Всё это требовалось разграфить, заполнить в строгом соответствии с прилагаемым образцом и по первому требованию предъявлять проверяющему. Каждый раз, как только становилось ясно, что едет очередная комиссия, а ты (опять, ещё, уже) – начальник цикла, несчастный хватался за остатки причёски и начинал кощунственно призывать мор, глад и казни египетские на отдельно взятый цикловой сейф. «Ну почему, почему, – вопиял он, обратив взор к гипсокартонному потолку, – я не вёл эти долбанные журналы в течение года?!! Как было бы сейчас просто…» Он знал, почему… Однажды после очередной проверки жестоко уестествлённый начальник цикла № 2 полковник М* поклялся вести свою документацию своевременно, и весь год, когда личный состав кафедры после окончания служебного времени отправлялся по своим делам, М* упорно и вдохновенно заполнял различные книги, журналы и списки. Когда начальник кафедры потребовал документацию циклов на проверку, М* с чувством сеятеля, добротно вспахавшего свою ниву, первым вошёл в руководящий кабинет и вышел оттуда с искажённым лицом, шатаясь от горя. Выяснилось, что требования к оформлению документации циклов за год изменились, и большую часть книг пришлось переписывать.
Больше цикловую документацию своевременно не заполнял никто.
Материалы лекций тоже требовалось периодически обновлять, но в докомпьютерную эпоху это было проблемой – машинисток на всех просто не хватало, поэтому у каждого начальника цикла в сейфе хранилась заветная папка со стопочками чистой бумаги разной степени желтизны. При необходимости обновить ту или иную лекцию, подбирали титульный лист подходящего цвета и перепечатывали только его. Так и жили…
После окончания занятий преподавателям предстояло сдавать Уставы. Раздали билеты, каждый из которых содержал по одному вопросу из первых трёх Уставов. Моему соседу, полковнику, профессору и доктору, достались обязанности очередного уборщика по казарме. Побледнев от волнения, военный учёный, тихо шевеля губами, считал обязанности уборщика, загибая пальцы. Мне тоже досталась какая-то муть.
Когда раздали проверенные работы, выяснилось, что отвечать нужно было строго текстуально, «как в Уставе», поэтому все получили «неуд».
Строевой Устав сдавали, так сказать, практически. Проверяющий потребовал продемонстрировать отдание чести в движении на сколько-то там счетов. Понятия не имею, как это нужно делать правильно, но то, что я показал, проверяющего явно испугало. Остальные тоже не ударили в грязь лицом, это сразу было видно. Когда плац-парад был закончен и мы вновь построились в одну шеренгу, проверяющий жалобно сказал:
– Товарищи офицеры, я понимаю, что вы – преподаватели технических дисциплин и строевой подготовкой со студентами не занимаетесь. Но для себя! Для удовольствия! По полчаса в день! Остались после занятий – и походили строем…
Клянусь, это не анекдот.
Сдачу физо мы злостно сорвали.
Поскольку никому не хотелось бегать, прыгать, подтягиваться и переворачиваться, все заранее запаслись медицинскими справками, свидетельствующими об ужасных, практически несовместимых с жизнью заболеваниях, при которых сама мысль о спорте – кощунство. Всех превзошёл недавно переведённый к нам подполковник Б*, который предъявил диспансерному врачу полное собрание пухлых медкнижек. Листая их, врач машинально пробормотал: «Господи, да как ты живёшь-то ещё?» Перелистнув несколько страниц, гарнизонный Пилюлькин ошеломлённо поднял глаза на клиента: «Как, ты ещё и служишь?!!»