О маленьких рыбаках и больших рыбах

Цеханов Юрий Владиславович

— А караулить-то зачем ее надо?

— Так ведь как же не караулить? Ведь она, если хорошая погода стоит, вот как теперь, вся в один день и выпадет, а больше ее и нет за все лето.

— А как же вы узнаете, когда надо ее караулить?

— Она каждый год около одного и того же времени выпадает. Дней за восемь, за десять до Петрова дня [14] .

Я сделал про себя расчет и говорю:

— Значит, она как раз сегодня или завтра должна выпасть. Интересно!

14

То

есть до 29 июня по старому стилю.

— Очень интересно. Рыба-то что делает, когда метлица падать начнет! Вся наверх поднимается и жрет. До того нажрется, что потом недели на две и клевать перестанет. Вот поедем завтра со мной в Людец, может быть, как раз угадаем на метлицу, если она сегодня не выпадет. Мы будем ее караулить возле будки Якова Иваныча.

Яков Иванович был бакенщик. Он жил в двух-трех верстах от Людца, на другом берегу Сны и присматривал за бакенами. Я бывал и у него.

Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди… Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:

— Не знаю… Мама отпустит ли. Да и… — и замолчал в нерешительности.

А Шурка говорит:

— Просись. Вера Александровна отпустит.

Я ничего не сказал ему на это, а сам все думаю, как же быть. А Шурка спрашивает:

— А это у тебя что же такое тут настроено? — и показывает на наши банки.

Я ему рассказал, чем мы с Федей заняты, а самому интересно стало, как Шурка отнесется к нашему новому занятию.

Шурка выслушал меня и говорит пренебрежительно:

— Занятно! Только это не по моей части, — а потом спрашивает: — Так вы и рыбу ловить бросили? Эх, вы! Ученые!..

— Да нет, мы и рыбу удить будем, только пока все некогда.

— Ну уж, я вижу — рыбаки вы пропащие! Потому ты и в Людец не хочешь ехать. Ну, что ж, воля твоя!

Мне показалось даже, что обиделся на меня Шурка. А у меня было такое чувство, будто меня в измене уличили.

Впрочем, обида скоро у Шурки прошла, и он хоть и улыбался пренебрежительно и губы презрительно сжимал, и подсмеивался над нами, но все же с интересом рассматривал наших зверушек и расспрашивал о них.

II

На другой день Шурка с утра ушел в больницу на перевязку, а Екатерина Васильевна — в город за покупками.

А мы с Федей опять на Ярбу пошли за мотылем. У нас такие утренние прогулки уже в привычку вошли.

Спускаемся мы под гору к реке, а у меня все вчерашний разговор с Шуркой из головы не выходит. И в Людец очень хочется съездить. Что мама меня отпустит, в этом я не сомневался. Но Шурка сегодня утром, когда уходил в больницу, так и не

вспомнил о своем приглашении. Впрочем, я его еще увижу сегодня… А вот как бы сделать, чтобы и Федю позвал? Федю… А кто зверушек кормить будет, если и Федя уедет?

Так задумался я над этим трудным вопросом, что иду, смотрю в землю и ни на что не обращаю внимания.

Вдруг Федя говорит мне:

— Смотри-ка, Шурик, Тараканщик идет. Пойдем к нему.

А Тараканщика мы давно уж не видали, он уезжал куда-то. Я ему обрадовался, да и спросить у него кой-чего было надо.

Тараканщик шел по другой стороне улицы и был на этот раз без своего снаряжения — сачка и сумочки, вид имел городской, — в белом кителе с золотыми пуговицами и в новой фуражке. Видимо, в город шел.

Подошли к нему, поздоровались.

— А, — говорит, — великим натуралистам мое почтенье! Я к вам зайти хотел. Звать вас завтра на Иваческое озеро. Пойдем? Пойдем. Так?

На этот раз Тараканщик поторопился за нас сам себе ответить. Я не вытерпел, рассказал ему тут же о метлице все, что от Шурки слышал.

Тараканщик задумался.

— Я слыхал об этом явлении. И читал кое-что. Но не видал. А явление, действительно, интересное. Интересное? Интересное. Не поехать ли мне вместе с вами в этот самый Людец? А? Это далеко?

— На пароходе, — говорю, — верст тридцать будет.

— Так. А когда пароход идет?

— В два часа.

— Ах, как жаль! Как досадно. Мне к двум часам никак не освободиться. Урок… потом еще одно дело… Нет! Не освободиться… А если завтра?

— Так ведь завтра-то уж, может быть, поздно будет. Поедемте сегодня! А?

— Ну, никак нельзя. Нельзя? Нельзя. До четырех часов я буду занят.

— Да пойдемте, Шурик, пешком, — сказал вдруг Федя. — Ведь по сухому пути до Людца всего тринадцать верст. Четыре часа ходу, а то и три. В пять выйдем, а в восемь придем…

— А ведь это идея, — сказал Тараканщик. — Богатая идея! Так? Значит, идем? Идем. Дорогу знаете?

— Дорогу я знаю, — сказал Федя.

Порешили мы на том, что Тараканщик зайдет за нами в пять часов, и мы отправимся.

Ушел Тараканщик. А мы с Федей побежали на Ярбу.

— Давай, — говорю, — Федя, наловим сегодня побольше мотыля, чтобы зверушкам и на завтра хватило.

Так и сделали.

Когда мы вернулись домой, был уже первый час.

Проходя через переднюю, я заметил, что на столике уже нет вещей Екатерины Васильевны. Спрашиваю Марьюшку:

— А что, гости наши уж на пароход ушли?

— Только что ушли. Тебе кавалер-то этот письмо на столе оставил.

В самом деле на столе лежала четвертушка бумаги. На ней твердым красивым почерком Шурки было написано:

«Шурик! Плюй на своих зверушек и иди сейчас же на пароход.

Вера Александровна тебя отпустила, мама с ней разговаривала.

И Федю своего бери. Будем удить на метлицу! Ура!!!

Шурка».

Когда пришла со службы мама, она очень удивилась, что я дома.