О НАЦИОНАЛИЗАЦИИ

Новое правительство «молодых реформаторов», (а именно оно до сих пор осуществляло приватизацию всего и вся в нынешней России!) вдруг заговорило о необходимости национализации естественных монополий и ряда крупных предприятий, как необходимого условия наведения в них финансового и управленческого порядка. Однако воинственно настроенные либеральные реформаторы из кругов действующей власти, которые неожиданно стали рассуждать о национализации, только очередной раз показывают монументальное скудоумие, как своё собственное, так и всего складывающегося господствующего класса, который патологически не способен думать вообще и понимать, что происходит в стране в частности. Они призывают к национализации, не объяснив, что под ней подразумевают! Судя же по невнятным заявлениям на эту тему, видно, – они называют национализацией то, что таковой не является.

По политэкономическому существу дела предлагается не национализация, а бюрократическое огосударствление огромной собственности естественных

монополий и вовлечённых в спекулятивно-коммерческие сделки крупных предприятий, новоявленные владельцы которых ничем не помогают исполнительной власти режима либералов решать проблемы удержания самой либеральной власти в России. Ибо национализация по смыслу слова подразумевает существование политического субъекта права в виде нации, который способен противопоставить это право другим правам, в том числе частным, и заставить с ним считаться, как с верховным правом. Но такого субъекта права нет ни в либеральной конституции нынешней России, где высшим субъектом права объявляется некий фантастический «многонациональный народ», ни на деле, ибо никакая политически самоорганизованная нация ещё не заявила о своём существовании в пределах страны. Попытки же либерального, - по существу дела враждебного всякому национальному праву, - правительства выступать от имени такого субъекта права выглядят, по меньшей мере, нелогично и нелепо. Оно, это правительство, лишь использует отвлечённое от конкретного понятия слово национализация для придания своим чуждым всему национальному действиям облагороженного оправдания.

На самом деле, “молодыми реформаторами” заявлено корыстное намерение, изъять очень ценную с точки зрения спекулятивно-коммерческого обогащения собственность при помощи учреждений насилия исполнительной власти режима. Они хотят отобрать вызывающую у них повышенный интерес собственность у одной своры казнокрадов, которая безотчётно перед правительством контролировала её и наживалась на ней, не заботясь о создании условий для развития капиталистической эксплуатации этой собственности, и передать другой своре. И сделать это на том только основании, что другая свора оказалась гораздо ближе к кругам исполнительной власти, срослась с обновлённой правительственной бюрократией и, по мнению влиятельных представителей правительственной бюрократии, более приспособлена к налаживанию хищнической спекулятивно-ростовщической эксплуатации собственности в новых обстоятельствах острейшего бюджетного кризиса, перерастающего в кризис доверия и со стороны чиновников учреждений федеральной исполнительной власти, и практически всех политических сил, в том числе прорежимных, и подавляющего большинства населения страны, - кризиса доверия, как к властным силам в Кремле, так и к политическим отношениям, которые сложились при господстве сторонников идеологического и экономического либерализма.

Но их корыстные намерения ни к чему не приведут. Предлагаемое «молодыми реформаторами» бюрократическое огосударствление сейчас не осуществимо. И не осуществимо оно потому, что на данный момент в России отсутствует государственная власть, то есть упорядоченная государственной идеологией система военно-чиновничьего управления. Исполнительная власть нынешнего режима не является таковой системой, а потому она настолько слаба, что использовать её для передела собственности равносильно уничтожению всякой власти. Ибо при бюрократическом переделе собственности подорвётся доверие и к ней, и к представительному самоуправлению, и к либеральным конституционным отношениям у всех новоявленных собственников, вследствие чего начнёт расширяться война разных группировок за свою и чужую собственность, и страна придёт к состоянию полного политического хаоса.

Что же такое национализация и почему она в принципе невозможна в России до тех пор, пока не произойдёт русская национальная революция и не начнётся становление национальной государственной власти?

Даже беглый обзор мировой истории позволяет сделать вывод, что все цивилизации на начальных этапах становления приобретали опыт двух полярно разных подходов к праву частной собственности. Вызвано это было теми первопричинами, что ещё с зарождением товарообмена при первобытнообщинном строе товар стал перемещаемой собственностью, то есть право на владение им выделилось в особый вид частной собственности, отчуждаемый от производительной собственности, а именно той, которая использовалась для его добычи или производства.

Какие же сложились отношения между этими двумя видами собственности и древним общественным государством, которое выступило властным организатором разделения труда между родственными племенами для развития более сложных производительных сил, чем те, что были при первобытнообщинном родоплеменном строе?

С одной стороны, древнее государство унаследовало от родоплеменного прошлого осёдлого этноса, в среде которого оно образовалось, исконно существовавшее, традиционное право первобытнообщинной, общественной собственности на землю, на реки и озёра, на культовые постройки, на добываемые и производимые средства жизнеобеспечения. Это право было первичным, оно укоренилось в этнической культуре, в бессознательном этническом умозрении всем предыдущим естественным отбором, представления о нём десятки тысяч лет уточнялись опытом борьбы за территорию, на которой были необходимые для выживания родоплеменного сообщества средства потребления. Осуществлялось оно сначала родоплеменной общинной властью, а позже общественно-государственной властью, которая развилась на её основе в диалектическом противоборстве с ней. Частное право членов общины или общества на производительные силы и на производимый товар зарождалось внутри традиционного общинного права, развиваясь из права каждого общинника на определённую личную, а вернее сказать, семейную собственность, а потому изначально не было абсолютным. Наоборот, оно было вторичным, относительным, безусловно подчинённым по отношению к верховному праву родоплеменной общины, а затем общественно-государственной власти, на всю собственность в её ведении. Относительность частной собственности обуславливалась тем, что в действительности она была именно семейной собственностью, а в семье сохранялись традиции воспитания родового общинного сознания.

С другой стороны, на поздней стадии первобытнообщинного строя появился особый, прежде неизвестный традиционному общинному праву вид собственности, как собственности на избыточные, предназначенные к товарообмену средства жизнеобеспечения и орудия труда и охоты. Право собственности на предназначенные к товарообмену средства жизнеобеспечения, на орудия труда и охоты с согласия общинной власти приобретало особое смысловое содержание, появление которого оказалось необходимым для осуществления перемещения избыточных товаров от одного рода к другому, от одного племени к другому и так далее. Для владения этой собственностью и осуществления товарообмена появился особый род занятия, выполняемый особой группой дельцов, которые выделились из общества и в известном смысле были отчуждены от традиционной общественной власти, а позже и от общественно-государственной власти, – а именно, торговцами-посредниками или купцами. Такой деятельностью было традиционно запрещено заниматься представителям верховной власти любого зарождающегося государства. Самый наглядный и близкий для современного европейца пример тому, запрет представителям аристократических патрицианских родов Древнего, республиканского Рима заниматься торговлей в любом её проявлении, как занятием недостойным и позорным.

Так как товарообмен способствовал росту специализации труда и его производительности, раскрепощению производительных сил как таковых, он помогал наращивать добычу средств жизнеобеспечения. А рост средств жизнеобеспечения у всякого конкретного общества укреплял его как численно, так и возможностями в борьбе за существование, за расширение территории, которая была самым главным объектом права верховной власти, самой главной общественной и государственной собственностью.

Поэтому всякая первобытнообщинная и общественно-государственная власть, волей-неволей, рано или поздно, а закрепляла-таки за теми, кто приобретал товар для товарообмена, то есть за посредниками и купцами, особый вид права, как права экстерриториального. Иначе говоря, частная собственность на выкупленные у производителя товары в своём развитии должна была приобрести права экстерриториальности, права абсолютной частной собственности.

Но за то, что общественная и государственная власть признавала за ними такое право, обеспечивала охрану этого права, торговцы посредники, купцы обязаны были выплачивать ей откупные и пошлины на складируемый и перемещаемый товар. Появление в Древней Греции денег, этого универсального перемещаемого товара, предназначенного исключительно для обслуживания товарообмена, распространило право экстерриториальной частной собственности и на владение деньгами, как универсальным товаром. Такое распространение права экстерриториальной собственности на деньги превратило деньги в абсолютную собственность, создало предпосылки для возникновения тесно связанного с товарным обменом ростовщичества, которое довело представления об абсолютной частной собственности до предела, до полного разрыва с относительной, семейной частной собственностью и с интересами обществ и государств. Это в конечном итоге проявилось в зарождении особого мироощущения, обоснованного в эпоху упадка полисных государств Древней Греции философией космополитизма, которая в свою очередь ускорила данный упадок, а затем обусловила упадок эллинистического мира.

Нельзя сказать, что появившиеся сиамскими близнецами в эпоху позднего первобытнообщинного строя два вида прав частной собственности: относительное право на производительные силы и абсолютное право на товар, – мирно сосуществовали один с другим. Наоборот. Их сосуществование с самого начала было вынужденным, и всякая власть должна была жёстко управлять взаимодействием их совершенно разных интересов и требований к ней. Потому что производители товаров были заинтересованы получить за них максимально высокую цену от перекупщиков и купцов. Тогда как те стремились скупить товары задешево, а перепродать потребителям спекулятивно дорого, и им было всё равно, где и кто будут такими потребителями.