О них не упоминалось в сводках

Морозов Дмитрий Витальевич

Над нашими позициями пролетели немецкие самолеты. Это, вероятно, были разведчики. Они сделали несколько кругов и унеслись на запад.

Командир батальона 111-го полка капитан Н. П. Матвиенко подошел к Тер-Гаспаряну и доложил:

— Наше боевое охранение отходит. Разрешите контратаковать противника?

— Не разрешаю. Подпустите ближе и бейте в упор!

Прошло еще несколько томительных минут. Я так напряженно разглядывал в бинокль заросли кустарника, что даже заслезились глаза. Но разведчик Николай Семенихин,

лежавший рядом со мной, оказался более наблюдательным.

— Немцы! — воскликнул он. — Смотрите правей!

Среди зелени мелькнуло несколько фигур.

— Разрешите отделению разведчиков открыть огонь? — спросил Ефимов, отрываясь от стереотрубы.

— И мне тоже! — Телефонист Новожилов щелкнул затвором карабина.

— Ждать! — ответил я. — До них еще далеко, метров четыреста.

Позади нас раздались слабые хлопки выстрелов — ударили 50- и 82-миллиметровые минометы. Там, где накапливались гитлеровцы, один за другим вспыхивали разрывы.

И вдруг — крики «ура!», винтовочная и пулеметная трескотня! Слева от высоты бросилась вперед группа бойцов — человек сорок. Первым, размахивая пистолетом, бежал командир. Минометчики перенесли огонь дальше, открыв путь атакующим.

Из кустов затрещали короткие автоматные очереди. Несколько красноармейцев упали. Потом еще и еще. Бойцов становилось все меньше. Но те, кто уцелели, неслись вперед с винтовками наперевес. Натиск их был так стремителен, что гитлеровцы не приняли рукопашного боя и побежали.

— Самовольники! Без подготовки под пули пошли?.. Но бросок смелый. Молодцы! Ничего не скажешь! — взволнованно говорил Тер-Гаспарян.

Разведчики, лежавшие рядом со мной и, так же как и я, впервые видевшие настоящую атаку, притихли.

— Вот как умирают! Несколько минут — человек пятнадцати будто и не бывало! — нарушил молчание красноармеец Ложкин. В его голосе звучало и восхищение, и жалость, и какое-то недоумение.

Из кустов выходили бойцы. Двое несли на руках убитого командира. Остальные осматривали лежавших товарищей, поднимали раненых.

Тогда, в горячке первого боя, я не запомнил фамилии командира, поднявшего в атаку свой взвод. А после войны установить ее не удалось. Но я помню о нем, как и о многих других безыменных героях.

Едва успели пехотинцы, отбросившие немцев, возвратиться на передний край, как на шоссе появилась колонна противника. Я насчитал десятка полтора черных танков. Дальше все скрывалось в густых клубах пыли.

Минуты через три ударила одна из батарей 141-го артполка. Первые разрывы — в стороне от шоссе. Небольшая пауза — и опять свист снарядов. На этот раз они легли в гуще танков.

Сзади заухали еще две гаубичные батареи, захлопали 120-миллиметровые минометы. Воздух над нами гудел.

Сорокакилограммовые снаряды взметывали столбы земли. Шоссе затянуло дымом и пылью. В стереотрубу было видно, как танки разворачивались и съезжали с дороги. По обе стороны от нее, примерно в полукилометре от нашего переднего края, противник поставил дымовую завесу. Ветра почти не было. Завеса не рассеивалась, а, наоборот, все уплотнялась и приближалась к нашим позициям.

Артиллерийский дивизион продолжал слать тяжелые снаряды в гущу черного дыма. Туда же били ротные, батальонные и полковые минометы.

В воздухе появились вражеские самолеты. Две девятки пикирующих бомбардировщиков накинулись на позиции дивизиона. Бомбы и пулеметный огонь сделали свое дело. Батареи замолчали. Стреляли теперь только два орудия.

Дымовая завеса, не дойдя до нас, остановилась и начала медленно подниматься вверх. В десяти-пятнадцати метрах над колосящейся рожью с оглушительным треском рвались вражеские снаряды. Это не было похоже на шрапнель. Скорее всего гитлеровцы стреляли на рикошетах. Впечатление такие взрывы производили угнетающее. На это, вероятно, и рассчитывали немцы.

Из-за дымовой завесы, стреляя на ходу, как огромные черные жуки, выползали танки. За ними цепочкой бежали фашистские автоматчики.

С нашей стороны открыли огонь противотанковые пушки стрелкового полка и батарея лейтенанта Утешева. На переднем крае гремели орудия, стрекотали пулеметы, трещали тысячи винтовочных выстрелов. В первую же минуту запылало два немецких танка. Третий завертелся на месте и застыл без движения. Вражеская цепь заметно поредела, часть гитлеровцев залегла.

Противотанковая пушка, стоявшая неподалеку от нас, посылала снаряд за снарядом. Расчет работал умело, сноровисто. Наводчик Махмутов быстро и точно ловил цель.

Оставив на поле несколько подбитых машин, первая волна атакующих отошла. Но на смену ей уже катилась из глубины вторая волна черных машин. Бой разгорался с новой силой.

Ко мне подполз командир взвода гаубичного полка лейтенант Пономарев.

— Майора убило! — сказал он.

— Серова? Не может быть!

— На моих глазах.

Я видел Серова несколько минут назад. Он спокойно стоял во ржи. И вот его уже нет…

Между тем разведчики открыли стрельбу по немецким автоматчикам.

— Один есть! — деловито сказал Семенихин, перезаряжая карабин.

— У меня тоже! — ответил ему Ложкин.

Фашисты в ответ ударили по высотке не только из автоматов, но и из пулеметов. Огонь такой плотный, что невозможно было поднять головы. Оставаться тут больше не имело смысла.

— Ефимов! Отползайте с отделением по кювету! — распорядился я.

Когда мы добрались до опушки леса, я оглянулся и увидел на высотке горящий танк. Наше противотанковое орудие молчало. Видимо, расчет его погиб в единоборстве с броней. Могила Кости была разворочена прямым попаданием танкового снаряда.