О себе (сборник)
Шрифт:
Я ведь шутник, господа…
И Лунин захохотал еще пуще.
Григорьев (совсем серьезно). Не время шутить, Михаил Сергеевич, поверьте. Лунин (повернулся и долго глядел на поручика своим волчьим взглядом, наконец произнес тихо-тихо). Шабаш?
Молчание.
Когда?
Григорьев. Исполнить надлежит сегодня после полуночи.
Лунин. Пуля?
Григорьев. Совсем иначе, Михаил Сергеевич. Решено, чтобы никакого вам посрамления не было,
Молчание. Смешок.
Лунин. Значит, удавите… Тебе предписано?
Григорьев (только вздохнул). Так что должен я обыск произвести в камере… чтобы никакого противозаконного оружия… (Помолчав.) Михаил Сергеевич, вы ж понимаете, дело совсем тайное… а я такое на себя беру — вас предупреждаю. Но ведь милосердие должно быть.
Лунин. Что должно быть?
Григорьев (твердо). Милосердие.
Смешок Лунина, как кашель.
Нет, не одно лишь милосердие, конечно, а обоюдная польза тоже. (Медленно.) Если дадите честное слово подпустить к себе… исполнителей… я ничего обыскивать не стану… Можете сделать в полнейшем одиночестве необходимые приготовления… и помолиться… или написать чего… естественно, без упоминания о… (Замолчал.)
Лунин. А как обману?
Григорьев. Что вы, Михаил Сергеевич. Уж если вы свое слово скажете… Да и для вас выгоднее — боли никакой. Я двух человек возьму, они опытные, сноровистые, Родионов и Баранов. У них, почитай, человек по десять на совести… Только пальцы на горло возложат, и не почувствуете. (Тихо.) Если сопротивляться, конечно, не станете…
Лунин. Боишься?
Григорьев. А как же вас не бояться… Вас все боятся, Михаил Сергеевич. Одной рукой девять пуд выжимаете, а если еще пистолетик куда припрячете. Удушить-то вас все равно удушим… но крови-то, крови… А зачем? Я все вам как на исповеди выкладываю, чтобы вы помыслы мои знали: вы — нам, а уж мы вам послужим… Все ваши пожелания да распоряжения передам сестрице вашей и еще кому.
Лунин. Когда удавить думаешь?
Григорьев. В три после полуночи… уж позже никак нельзя. К трем всех заключенных из тюремного замка выведем… вроде на поверку…
Лунин. На случай, если слова не сдержу?
Григорьев. Я того не говорил, только к трем выведем всех! Всех! Из замка!
Долгое молчание.
Лунин. Но условие будет. (Смешок.) Насчет шеи моей мы, можно считать, договорились — условие будет насчет глаз моих… Ты знаешь, я католичество принял, чтобы в одной вере с вами не состоять. Оттого, согласись, увидеть последним смертным взглядом ваши рожи…
Григорьев. Не понимаю вас, Михаил Сергеевич.
Лунин. Священник католический, который к полякам каждый день в тюрьму
Григорьев. Точно так.
Лунин. Так вот. В час смертный я хочу увидеть его лицо, чтобы он мне глаза закрыл.
Григорьев. Шутить изволите?
Лунин. Послушайте, мальчик, я редко шучу. (Он холодно и страшно посмотрел.) Священник закроет мне глаза. Только тогда вы шею мою получите. Если не так, Григорьев, добирайтесь до нее сами. И уж двух, как минимум, я с собой заберу при лучшем для вас исходе.
Григорьев. Но как же это можно? Дело ведь тайное… Я присягу дал…
Лунин. А я уже все продумал… Священника… ты в ту камеру поместишь… со мной рядом… ну, где ты Марфу держишь… (Смешок.) А как душить меня начнете… криком его и разбудим.
Григорьев. Да крикнуть-то вы не успеете…
Лунин. А я кричать и не собираюсь.
Григорьев. А кто же кричать будет?
Лунин. А ты… как они душить меня начнут… убийцы-то… так ты сам закричишь. А они тебя поддержат. Сами душить будете и сами кричать! А когда священник прибежит на крик — вы ему: «Так и эдак, все по высочайшему повелению сделано, а твое собачье дело — глаза усопшему закрыть и тайну соблюсти». Учти: клятву с тебя возьму, и самую страшную, что все так выполнишь… Ты верующий…
Григорьев (мрачно). Истинно верующий.
Лунин. А иначе времени не теряй, уходи! (Грубо.) Ну, согласен, что ль?
Григорьев. Согласен, как же не согласен, коли вы за горло взяли.
Лунин. Ничего. Сейчас я тебя за горло… а ночью ты меня. И квиты.
Григорьев. Ох, и шутник вы… Ну, я пошел.
Лунин. А клятву… Клятву-то… вслух!
Григорьев. Христом-Богом клянусь…
Лунин. А тех, кто удавит меня… пришлешь ко мне. Григорьев. Не понял, Михаил Сергеевич… зачем?
Лунин. На руки их поглядеть хочу… Это ведь не каждому дано увидеть руки, которые жизнь твою примут. И велишь дать им водки… и поболее… за мой счет… чтоб весело исполняли и громко кричали.
Григорьев. Значит, до трех, Михаил Сергеевич?..
Дребезжащий смешок Лунина. Дверь за Григорьевым закрылась. Стук засова.
Лунин (женщине). Как же я не понял?.. Я ведь всегда встречался с тобой накануне. (Подмигнув в темноту.) Господа, попались! (Визгливо.) Попались! И, страшно чему-то веселясь, он начинает торопливо одеваться. Он надевает черный шейный платок, потом серебряное распятие на шею, потом шерстяные чулки, кожаные порты, а поверх набрасывает на плечи беличью шубу.
Сам себя обряжаю.
Потом он вдруг впадает в глубокую задумчивость, будто силится что-то вспомнить. Потом тревожно глядит на свечу и торопливо ее задувает…