О Сергамена !
Шрифт:
Описанный выше случай был из числа тех, которые мне так и не удалось привести в соответствие остальным экспонатам упомянутой коллекции.
Если бы я не был так поглощен наблюдением за сергаменой, я бы прознал о решении господина наместника расстаться со зверем, отдарив подношение наместника Рина императору задолго до того, как оно было воплощено в жизнь, и, не исключено, смог бы радикально изменить его. Увы! Когда на чердак ворвалась толпа слуг с арканами, пеньковыми веревками и шестами, трясущаяся от хохота Амела, ее разряженные словно на выход девицы, господин наместник и неизбывная кавалькада вечно таскающихся за ним прихлебателей, готовых поддержать и одобрить любую блажь патрона, было поздно начинать суетиться. Сергамену, не оказавшего никакого сопротивления, загнали в клетку, слуги вынесли его на плечах во двор и погрузили на повозку, которая без промедления тронулась с места под аккомпанемент разноречивых, но одинаково пустых замечаний случившихся во дворе зевак.
Вопреки ожиданиям, свидание с семьей не доставило мне ни малейшей радости. Озабоченный раздумьями о сергамене - как он, не станет ли ему дурно дорогой, - я был рассеян и лишь с превеликим трудом заставлял себя внимать путаным рассказам сыновей и не менее путаному отчету нечистой на руку домоправительницы, нетерпеливо дожидаясь сумерек, когда я смог бы, исполнив долг хозяина и отца, остаться наедине со своими записями или, наконец, сделать попытку вернуться в дом господина наместника (под предлогом возвращения забытых вещей, которые и в самом деле было бы не лишним забрать). Меня тяготила перемена. Меня смущала ее внезапность. И привязанность мыслей к зверю, их зависимость от сергамены были мне неприятны.
В ту ночь я, конечно же, не был допущен на чердак, но последовавшим за ней утром желаемого удалось добиться; сутулый морщинистый лекарь, - я, взломав заколоченную накануне дверь, вновь очутился в прежнем обиталище сергамены. Мои вещи - книги - прибиравший помещение слуга свалил горкой у входа (неуч, похоже, не имел представления о том, как полагается складывать свитки). Некий намек, который можно было бы усмотреть в их местоположении - дескать, проходить дальше нежелательно, - я счел правильным проигнорировать и, скорее по привычке, нежели за определенной надобностью заглянул в ту комнату, где еще недавно находилась клетка. Ее там не оказалось, что, между прочим, было вполне логично. Однако там оказался сергамена. У меня похолодело внутри от предположения, что он сбежал - будь это правдой, сложно было бы предугадать и малую долю тех неприятных событий, неприятных смещений среди понятий, мнящихся незыблемыми, которые поспешили бы последовать за таким побегом в будущем.
Приветственно заурчав, сергамена повернул ко мне морду. Насколько я мог об этом судить, он был доволен и умиротворен, что сразу же насторожило меня, близко знакомого с особенностями его конституции - даже самое вялое, самое кратковременное, вынужденное движение повергало зверя в пучину бессилия, вызывало в нем размягчающую слабость, если не головокружение, а сергамена, притихший у окна, был обычен; нет, не бодр, не активен, а попросту спокоен. Его размеренное, ровное дыхание не давало оснований для предположений о борьбе с толстыми прутьями клетки, о беге, о попадании на чердак дома, выросшего из земли на четыре немыслимых этажа; словом, так выглядел бы сергамена, не менявший положения тела несколько часов кряду. Скользнув взглядом по комнате, я обнаружил, что единственное ее окно заперто изнутри - так были отсечены последние сомнения по поводу возможности его побега (так как дверь - второй путь на чердак для сбежавшего дорогой и возвратившегося назад зверя - была заколочена, очевидно, по недосмотру, ведь внутри оставались мои книги, что, впрочем, не столь существенно). "Они отчего-то вернулись. Может быть, господина наместника отговорили от его затеи, уж не знаю кто, и он приказал привезти сергамену обратно", рассудил я, но отсутствие клетки, и, главное, уведомления о таком распоряжении насчет зверя, которое я непременно получил бы первым в подобных обстоятельствах, плохо вязалось со спасительными для логики догадками.
Я потрепал сергамену по плечу, он фыркнул (так происходило каждый раз, когда я навещал его). Ни щетки, ни ведерка для воды, обычно бывших под рукой (ведь на мне лежала и уход за зверем) найти не удалось, что лишь укрепило во мне подозрение: "Сергамену здесь не ждали".
"Спуститься к господину наместнику", - таким было единственное пришедшее мне на ум решение.
Если бы я вполне отдавал себе отчет в происшедшем, взвинченность, неизбежно сопряженная с уязвляющими рассудок открытиями и издерганность лекаря наверняка привлекла бы внимание, но я, старательно подавляя саднящее в душе ощущение ирреальности, рожденное соприкосновением с реальностью находившегося на чердаке сергамены, все же сумел проявить требуемое присутствие духа.
"Прекрасные новости!– залопотал господин наместник, - мой подарочек уже преодолел четверть пути до столицы. Умопомрачительное везение!". "Еще говорят, паршивая зверюга ничегошеньки не ест. Хоть бы не издохла раньше времени", - вставила Амела. "Она и здесь
Если бы услышанное не так меня взволновало, я бы, пожалуй, не стал возвращаться на чердак, хотя бы из соображений личной безопасности - кто знает, каковы были бы последствия столь необдуманного поступка, но тогда я только что не взлетел по ступеням, забыв о возрасте и даже не потрудившись сочинить хоть сколько-нибудь правдоподобное оправдание своему порыву. Я внутри. Сергамены нет. "Нет и быть не может", - попытался отрезвить себя я, припоминая все известное по роду занятий о видениях и снах наяву. И все же сергамена был там. Устроившись за отворотом съехавшего со стены гобелена, он, вкрадчивый и жеманный, величавый и осторожный, дожидался меня, вывернув передние лапы наружу так, словно это были ладони; подушечки на них, пухлые, розоватые, круглые, как монеты, были слегка измазаны известкой - стало ясно, он скреб когтями стену, что ему строжайше воспрещалось, но что он продолжал проделывать, находясь в недосягаемости от моего наблюдения, умело утаивая нелепые следы безобразий. И тем более странной выглядела эта его выходка, эта его поза, открывавшая на всеобщее обозрение улику, подразумевающую наказание. Я, не притронувшись к своим вещам, поторопился уйти - вид сергамены, виноватый, и в то же время торжествующий, был мне нестерпим.
Мой путь домой пролегал через гудящую разноголосицу базарной площади и я, заткнув уши и полузакрыв глаза, влился в меняющую, бранящуюся, торгующую толпу, согреваясь мечтами о непроницаемой тишине кабинета. "Какое мне дело, - размышлял я, - до того, как сергамена очутился на чердаке. Если я не буду впредь появляться там (а это самое разумное!) можно будет попробовать и вовсе о нем забыть и даже постараться убедить себя, будто со дня отправки зверя в столицу ни разу на чердак не подымался; тогда можно будет полагать, будто другого сергамены вовсе не существует - а, похоже, он и не существует; я слишком стар, слишком циничен и приземлен, чтобы уверовать в его раздвоение.
"Эгей!", - воскликнул некто, проведя рукой по моей лопатке.
Если бы я не воспроизводил многократно облик Радзамтала в своих мыслях, я бы, конечно, не узнал его - иноземные одежды, медно-рыжая горшкообразная шапка, богатая, пышная и при том довольно ухоженная борода (были все основания предположить, что бритва не касалась его скул с той самой аудиенции у господина наместника, когда привезли сергамену, иначе волосам было бы не покрыть немалой для них дистанции от подбородка до груди) - но нет! Я, не позволив застать себя врасплох, поздоровался первым.
Из вежливости и пространности ответной речи легко было заключить, что Радзамтал так же, как и я (если не лучше!) осведомлен о том, кого повстречал на рыночной площади. "Как я вас ждал!", - такая вот банальность вертелась у меня на языке, но я удержался от необдуманных реплик, каковому принципу усердно следовал на протяжении всей состоявшейся беседы.
– В добром ли здравии ваш сергамена?– спросил Радзамтал.
– Сетовать не на что.
– Не дурно ли ему? Хорошо ли спит? Знаете ли, мне выдавался случай познакомиться с причудами и нравом зверя когда я караулил его в те времена, когда им тешился мой господин.