Обед у людоеда

Донцова Дарья

– Подъем, ну-ка в школу собирайся, петушок пропел давно!

Но в ту же секунду язык окаменел во рту. Комната была пуста, а кровать застелена.

На ватных ногах я побрела к Ирине, безуспешно пытаясь успокоить себя. Ничего, наверное, девочки решили лечь спать в одной комнате… Небось болтали до трех и отключились, сейчас увижу обеих – одну на софе, другую на кровати…

Но и Иришина спальня, забитая вещами, тосковала без хозяйки. Ледяная рука сжала желудок, я кинулась на лестничную клетку и принялась колотить в дверь к Володе. Но майор

не отзывался. Вне себя от ужаса, прямо в халате, я вылетела на улицу и увидела, что во дворе нет вишневой «пятерки». Приятель либо не ночевал дома, либо уехал ни свет ни заря.

Почти теряя сознание, я поднялась наверх, удостоверилась, что Кирюша тоже отсутствует, и трясущимися пальцами набрала 02.

– Милиция, – донесся равнодушно-официальный голос.

– Дети не пришли домой ночевать, что делать?

– Сколько лет ребенку? – спокойно поинтересовалась женщина.

– Их трое, двоим двенадцать и четырнадцать, а одной – семнадцать.

– В бюро несчастных случаев звонили?

– Нет.

– Обратитесь по телефону… – Она назвала номер.

Я принялась вновь терзать телефон. В бюро никто не отзывался, у Володи на работе тоже. Ну куда они все подевались? Слава Самоненко, Митрофанов – никого, отдел словно вымер. Я не знала, что предпринять, наконец в бюро сняли трубку:

– Алло.

– Дети пропали, трое.

– Пол?

– Две девочки и мальчик.

– Возраст?

– Двенадцать, четырнадцать и семнадцать.

– Во что одеты?

Я старательно перечислила.

– Особые приметы, цвет глаз, волос?

Господи, может, я разговариваю с компьютером? Собеседник был холоден, как айсберг, и невозмутим, словно Терминатор.

– Ждите, – донеслось до моего уха.

Потянулись минуты, даже собаки, поняв, что хозяйка в ужасе, тихо сбились под обеденным столом. Наконец другой женский голос спокойно оповестил:

– Насчет девочек ничего, а мальчик есть, только раздет. Трусы на вашем какие?

– Белые, – прошептала я, – трикотажные плавочки.

– Они самые, – удовлетворенно ответила служащая, – подросток, предположительно двенадцати-тринадцати лет, худощавого телосложения, волосы русые, глаза серо-голубые, зубы в наличии, на животе шрам от аппендицита и трусы белые, ваш?

Я кивнула, не в силах сдержать дрожь. За что? Зачем они сели в эту шикарную машину, и почему я отпустила их одних?

– Так ваш или нет?

– Мой, – прошептала я, – Кирюша Романов.

– Приезжайте.

– Куда?

– Морг Склифосовского, – пояснила служащая и добавила: – Только до двенадцати, в полдень обед.

Не спрашивайте, как я добралась до проспекта Мира, не помню. От метро то ли шла, то ли бежала, а дальше полный провал. Вроде вели меня каким-то коридором, а может, я сразу попала в комнату. Фигура в белом халате откинула простыню.

На каталке, запрокинув голову, лежал мальчик. Волосы русые, но более темного оттенка и длинные, почти до худеньких, странно желтоватых на вид плеч, нос – картошкой и губы ниточкой. Острый подбородок глядел в потолок.

– Туловище осматривать будете? – поинтересовалось существо в белом халате. – А одежда вон там.

Я невольно проследила за толстым указательным пальцем и увидела черные джинсы, темно-бордовый свитерок и неясного цвета куртку, лежащие на чем-то вроде табурета или низкого стола. На полу сиротливо тосковали высокие ботинки на толстой «тракторной» подошве.

– Если с лица не узнаете, тело гляньте, – настаивал голос.

– Не надо, – услышала я со стороны свой дискант, – не надо, это не мой мальчик.

– Вот и хорошо! – неожиданно обрадовался санитар.

– Что же хорошего? – машинально поинтересовалась я, наблюдая, как из серого тумана начинает выступать лицо разговаривающего со мной человека.

– Хорошо, что не ваш, – вздохнул мужик, – да не отчаивайтесь, вернется. Небось выпил с приятелями, загулял. Как придет, вы его сразу первым, что под руку попадет, и отходите. Пусть знает, зараза, как мать извелась. Это хорошо, что не ваш.

Да, но он чей-то, этот тощенький мальчик возраста Кирюши, и какая-то мать сегодня пойдет тем же коридором, что и я. Старательно прогоняя от себя эти мысли, я доплелась до метро, в булочной у входа купила невесть зачем эклер и быстро-быстро, не жуя, проглотила его, не ощущая ни вкуса, ни запаха.

Жирный крем лег в желудке камнем. Ощущая внутри себя неприятный ком, я дошла до платформы и села на скамейку. В ту же секунду желудок, сжавшись, рванулся к горлу. Я попыталась найти глазами урну, но после террористических актов их, похоже, все из подземки убрали. Наверное, можно было достать из сумки пакет, но я не успела.

– Нет, что за безобразие, – заорала подбежавшая дежурная. – Напьются и в метро, а еще женщина! Ни совести, ни чести!

– Простите…

– Больная, что ли? – сбавила тон служащая.

Я кивнула.

– Ехай домой, – распорядилась тетка. – Или врача вызвать?

Я покачала головой и вошла в остановившийся поезд. Уже на выходе из метро ко мне вернулся рассудок. Так, сейчас сажусь на телефон и поднимаю на ноги всех! Слезами горю не поможешь, надо искать детей.

Первое, что я увидела, войдя в квартиру, была небрежно брошенная на пол куртка Кирюши и валяющиеся сапоги Иры на уродской платформе. Из кухни доносились радостно-возбужденные голоса. В голове у меня помутилось.

Схватив один сапог, я ринулась на звук. Первой под руку попалась ничего не подозревающая, весело смеющаяся Ириша. Именно вид ее счастливого лица и превратил меня в беснующуюся фурию. С ужасающим воплем я кинулась вперед и принялась колотить тяжеленным сапогом ничего не понимающую Иришку.

– Ой, ой, Лампа, стой! – верещала она, загораживаясь руками.

Но я орудовала сапогом, как молотом. Досталось всем – подбежавшей Лизе, ухмыляющемуся Кирюшке и даже Рамику, некстати подвернувшемуся под горячую руку.